— Осторожнее, раззява! — грянул голос, когда я, зазевавшись, наступил в лужу.
Голос шел снизу. От неожиданности я едва не уронил сумку с продуктами. В ту же лужу.
Нет, я все понимаю: водоемы потому и существуют, что они необходимы. Лично мне необходимы аквариумы, чистая речка на даче и раз в год море, но и от мутных луж на асфальте кому-нибудь, наверное, есть польза. Воробьям, к примеру. А я не эгоист и снисходителен к прочим формам жизни, исключая микробов, клещей, нематод и соседа-алкоголика дядю Вову. Стало быть, снисходителен и к их нуждам.
Промочил ноги — вини себя. При чем тут лужа, оставшаяся от позавчерашнего ливня? Чертыхнись и топай себе дальше.
Это теория. На практике мне трудно припомнить, что я сделал в первую очередь: вспотел или отскочил в сторону метра на четыре. Кажется, это произошло одновременно.
Огляделся — никого. Не лужа же заговорила? Оставалась гипотеза о слуховой галлюцинации — хотя с чего бы при здоровом-то образе жизни? Мухоморов я не употребляю, к фармакологии равнодушен, и в роду психбольных не было...
Хорошо, что меня никто не видел. В чужом поле зрения я вряд ли подошел бы к луже еще раз и уж наверняка не стал бы с умным видом исследователя касаться ее носком ботинка.
— Так-то лучше, — одобрил голос. — Теперь говори: чего просишь?
— Ничего, — брякнул я, с запозданием вспомнив сказки о Золотой Рыбке и Емелиной щуке. Хотя в этой полупересохшей луже сел бы на мель и головастик, не то что порядочная щука.
— Это хорошо, — с ясно различимым удовлетворением произнес кто-то невидимый. Хоть тресни, голос шел из лужи. — Одобряю. А то ходят тут всякие... Может, ты и мою просьбу выполнишь?
— Может быть, — осторожно ответил я. — А что надо-то?
— Ты случайно помочиться не хочешь?
— Н-нет...
— Жаль. Ну тогда хоть плюнь. Да-да, в лужу... Стой, не так!
— А как? — спросил я.
— Как, как... Всему вас теперь учить надо. Почтительно! С благоговением! Сумеешь?
Час от часу не легче. Я еще раз огляделся. На асфальтовой пешеходной дорожке по-прежнему никого не было, а буйная листва тополей закрывала обзор из окон близлежащих домов. Пожалуй, можно было попытаться благоговейно плюнуть, не прослыв идиотом.
Третья попытка вышла сравнительно удачной, и неведомый голос признал ворчливо:
— Ну вот, совсем другое дело... Жертва принята.
— Какая жертва? — оторопел я.
— Жертва богу, естественно! На худой конец нужна хоть какая-нибудь органика. И главное, чтобы почтительно. Голубь нагадит — мне с того проку нет. А люди еще хуже. Денег, что ли, с тебя требовать? Ведь не дашь. Я уже не говорю о гекатомбе. Все вы нынче такие...
— Слушай, а ты вообще кто? — задал я давно созревший вопрос.
Молчание. Наверное, мой собеседник оскорбился. А я, изнывая от любопытства, уже не мог уйти просто так.
Чего ему хочется? Почтительности и благоговения? Ладно, постараюсь. Чего еще? Золота? Черного барана? Белого петуха? Насчет гекатомбы — перебьется, я не на мясокомбинате работаю, а монеткой пожертвую...
Из горсти мелочи, что обнаружилась в кармане, я извлек полтинник (нечего баловать неизвестно кого!) и, приняв вид торжественный, возвысившись, насколько смог, мыслями и духом, уронил подношение в лужу. Подействует или нет?
Подействовало сразу. Середина лужи взбурлила, вздулась горбом и явила миру этакого полупрозрачного мальчика-с-пальчик. Правда, мальчик был изрядно бородат, а, присмотревшись, я узрел, что он еще старше, чем я поначалу подумал. Этакий гомункулус-пенсионер, безуспешно пытающийся принять грозный облик. С полминуты мы молча глядели друг на друга.
— Дожил! — сказал он наконец и безнадежно махнул рукой. — Никто не боится. Громовержец! Лужеплаватель! Плевку рад...
Любопытство продолжало грызть меня, но теперь к нему примешалась некая доза жалости.
— Кто... вы? — повторил я вопрос совсем иным тоном.
— Глухой, да? — накинулся он на меня. — Громовержец я, понял? Зевс, царь богов, владыка Олимпа! Бывший владыка... — Боевой порыв его быстро угас, сменившись вздохами. — Бывший царь. И громовержец, кстати, тоже бывший. Такие дела...
— А теперь вы кто?
— Не видишь, что ли? — обвел он вкруг себя рукой и саркастически засмеялся. — Вот мои владения. Вот эта лужа. Зевс — бог лужи! Смешно?
— Нет, — соврал я.
— Мне тоже не смешно. Лужев-ладелец, лужезнатец и лужепрохо-дец. Тьфу!
— А если лужа высохнет? Он вздохнул.
— Обязательно высохнет. Зимой я вообще в спячку впадаю, а летом — так... Слегка сублимируюсь. Ты ведь не станешь мне воду таскать, нет?
Это он верно угадал.
— Можно уменьшить испарение пленкой жидкого масла, предложил я, заметив на поверхности лужи радужные разводы и немного подумав.
— Оливкового? — оживился он.
— Пока что подсолнечного, — сказал я, доставая из сумки пластмассовую бутыль. — Рафинированного. Тоже, кстати, органика.
Я влил в лужу четверть бутыли. Пленка получилась что надо, основательная. Теперь я не посоветовал бы купаться в этой луже никакому воробью.
— Фу, какая гадость! — пробормотал Зевс, но, кажется, брюзжал больше для порядка. — В следующий раз принеси оливкового.
— Яволь, экселенц.
— Издеваешься? — встопорщил он бороду. — Над богом — издеваешься? !
— Ни в коем случае. Сочувствую.
— Что? Прекрати немедленно! Я же все-таки бог, мне это вредно. Кинь-ка лучше еще монетку. Только чур благоговейно, а то толку не будет!..
Я выполнил требуемое. Он сразу расцвел, чуть-чуть подрос, приосанился и благосклонно кивнул мне: молодец, мол, делаешь успехи.
— Почему бы вам не поселиться в фонтане? — спросил я. — Туда многие кидают монетки. А реки? Озера всякие, каналы?.. Пруды, наконец?
По тому, как он сразу скривился, я понял, что ляпнул. А ведь верно: насколько я помню читанные в детстве греческие мифы в адаптированном пересказе, каждый порядочный водоем, будь то ручей или пруд, обязательно имел свое божество. Пусть мелкое. Знамо дело: командовать плавунцами да головастиками — не велика должность.
Но все-таки должность.
— Все кресла уже заняты, да? — схохмил я и понял, что попал в точку. Пришлось задобрить Зевса еще тремя монетками, благоговейно булькнувшими в лужу, прежде чем я вновь сумел вызвать его на разговор.
История громовержца была ужасна. Можно уберечься от потомка, который должен тебя свергнуть, попросту не родив этого конкретного поганца, но как уберечься от девальвации? Боги-то размножаются! Причем размножаются они, как и люди, в геометрической прогрессии, а область их деятельности практически не растет, да и Тартар не резиновый, чтобы беспрерывно низвергать в него избыточных бессмертных. И каждый сопляк-потомок, будь то сын, внучатый племянник или вообще седьмая вода на киселе, так и норовит хапнуть то, что еще не расхватано, а то и оттягать у другого. В том числе и у папаши, двоюродного дедушки и так далее. Курочка, как известно, по зернышку клюет, а вода камень точит. В том числе та вода, что седьмая на киселе. В античные времена с теографическим кризисом на Олимпе еще удавалось худо-бедно справляться, но потом...
Он не пожелал изложить, что было потом, но можно было догадаться. Ни бесчисленные толпы германских князьков, ни пять тысяч современных саудовских принцев не могли сравниться с роящимся скопищем олимпийцев. С беспрерывно размножающимся и бессмертным скопищем!
Надо думать, началось с того, что растущему поголовью богов стало не до смертных — хватало собственных проблем. Можно представить себе, какие страсти бушевали на перенаселенном Олимпе, ибо ничего увлекательнее дележа власти божественная природа не придумала.
Реакция смертных не заставила себя ждать. Если раньше для успеха торговой сделки только-то и надо было, что принести жертву Гермесу, то теперь надлежало задобрить сотню-другую божеств, притом постоянно ссорящихся между собою. Возможное ли дело?..
Да купец знать не знал, как их зовут!
Подношения прекратились, чего не скажешь о склоках между богами. Кончилось тем, чего и надо было ожидать. Всю цепочку девальваций Зевса мне проследить не удалось, но текущее состояние громовержца я видел вполне отчетливо.
— Бывшего громовержца, — еще раз уточнил он. — У меня и молнии-то мало-помалу оттягали, ни одной не осталось. Теперь в каждой грозовой туче по десятку бессмертных, если не по сотне. И каждый кричит, что это его туча. Сойдутся спорить — крику не оберешься. Молниями швыряются, бороды рвут. Вот увидишь, придет время — в каждой дождевой капле будет сидеть свое божество, да и то скоро на всех не хватит капель. На Олимпе — там вообще беспредел! Элитный же район, так что сам понимаешь: ни снежинки бесхозной, ни песчинки...
Он бы и дальше жаловался на жизнь, горестно иронизируя над сорвавшимися с нарезки правнуками и праправнуками, но тут в конце дорожки нарисовался мой сосед-алкоголик дядя Вова. Судя по характерному медвежьему раскачиванию, он достиг должного градуса и был настроен агрессивно. Встреча с ним не входила в мои планы, так что я поспешил раскланяться с бывшим олимпийцем и удалиться.
Назавтра лужа, несмотря на масляную пленку, изрядно сократилась. Июльское солнце жарило вовсю. Наверное, у каждого жгучего лучика имелся теперь свой бог, мечтающий насолить девальвированному пращуру.
Поэтому я не очень удивился, когда Зевс с готовностью принял мое предложение.
Он и доныне живет у меня в большом аквариуме с вуалехвостами, очень доволен повышением в должности и не брюзжит, если я по забывчивости подсыпаю мотыля не слишком торжественно и вовсе не благоговейно. Ему не нравятся только рыбки: он говорит, что они глупые и гадят.
Насчет второго я не спорю — очевидная же истина. А насчет первого Зевсу виднее. Мне с вуалехвостами философских диспутов не вести и в шахматы не играть. На то у меня есть бог аквариума.
Кстати, он ответственно относится к новой должности, и рыбки под его присмотром чувствуют себя расчудесно.
Недавно я спросил из любопытства о судьбе Посейдона, и Зевс надолго надулся. Оказалось, грозный бог морей устроился совсем неплохо и даже кое в чем перебежал брату дорогу. Он теперь бог искрящих электродвигателей. Работа значительная и требующая квалификации.
Тем лучше. Когда в аквариуме с нотобранхиусами окончательно испортится барахлящий насос, я, конечно, поставлю новый, а старый погожу выбрасывать. Девальвация продолжается, и новому богу я буду рад.
Думаю, мы поладим. Придется только научиться благоговейно включать электричество. Но разве это настолько сложное дело, что мне с ним нипочем не справиться?