Вальпараисо
Экскурсия к подножию Анд
Строение местности
Восхождение на Колокольную гору Кильоты
Раздробленные глыбы зеленокаменной породы
Громадные долины
Рудники
Положение горняков
Сант-Яго
Каукнесские горячие воды
Золотые прииски
Мельницы, для руды
Продырявленные камни
Повадки пумы
Тюрко и тапаколо
Колибри

23 июля. — Поздней ночью «Бигль» бросил якорь в заливе Вальпа­раисо — главном морском порте Чили. С наступлением утра все показалось нам восхитительным. После Огненной Земли климат Вальпараисо был просто чудесен: воздух такой сухой, небо ясное и синее, солнце сияет так ярко, что кажется, будто жизнь так и брызжет отовсюду. С якорной стоянки открывается прелестный вид. Город выстроен у самого подножия цепи довольно крутых холмов вышиной около 1 600 футов. Из-за такого расположения он состоит из одной длинной, широко раскинувшейся улицы, идущей парал­лельно берегу, и каждый раз, когда по дороге встречается овраг, дома громоздятся по обоим его склонам. Округленные холмы, лишь частично покрытые очень скудной растительностью, изрыты бесчи­сленными лощинками, в которых обнажается необыкновенно яркого красного цвета почва. Все это, а также низенькие выбеленные дома с черепичными крышами вызвали в моей памяти Сайта-Крус на Тене­рифе.

В северо-восточном направлении кое-где отчетливо виднеются Анды; но с окрестных холмов эти горы кажутся гораздо более вели­чественными: оттуда лучше ощущается то огромное расстояние, на котором они находятся. Особенно великолепен вулкан Аконкагуа. Эта неправильная коническая громада поднимается выше Чимбора­со; согласно измерениям, выполненным офицерами на «Бигле», высота ее не меньше 23 000 футов. Впрочем, рассматриваемые отсю­да, Кордильеры большей частью своей красоты обязаны особенно­стям здешнего воздуха. Когда солнце опускалось в Тихий океан, чудесно было наблюдать, как четко рисовались их суровые очертания и как разнообразны и нежны при этом были их оттенки.

Я имел счастье встретить своего старого школьного товарища и друга м-ра Ричарда Корфилда, который жил здесь, и благодаря его гостеприимству и доброте я прожил в прекрасных условиях все то время, пока «Бигль» оставался в Чили. Непосредственные окрестно­сти Вальпараисо не очень занимательны для натуралиста. В продол­жение долгого лета ветер дует все время с юга и проносится мимо берега, так что дождей нет вовсе; зато за три зимних месяца дождей выпадает достаточно много. Растительность поэтому очень скудна: деревьев нет нигде, за исключением нескольких глубоких долин, и лишь немного травы да низких кустарников разбросано по наименее крутым местам на холмах. Если вспомнить о том, что в 350 милях к югу вся эта сторона Анд покрыта сплошным непроходимым лесом, то контраст покажется весьма замечательным. Я предпринял несколько далеких прогулок, во время которых собирал естественно-исторические объекты. Прогулки в этих местах приятны. Здесь рас­тет много прекрасных цветов, и, как почти повсюду, где климат сух, каждое растение имеет сильный и своеобразный запах, так что даже платье, когда пробираешься сквозь заросли, начинает пахнуть. Я ни­как не мог привыкнуть к тому, что каждый день погода была такая же ясная, как и накануне. Какую перемену производит климат в расположении духа! Как противоположны чувства, возбуждаемые, с одной стороны, видом черных гор, наполовину окутанных тучами, а с другой — хребта, виднеющегося сквозь легкую голубую дымку ясного дня! Первый вид некоторое время может казаться величе­ственным, но во втором — само веселье и счастье жизни.

14 августа. — Я совершил экскурсию верхом с целью произвести геологическое исследование подножий Анд, которые одни только в это время года не занесены зимним снегом. В первый день мы ехали к северу, вдоль берега моря. Уже стемнело, когда мы добрались до гасьенды [усадьбы] Кинтеро — поместья, принадлежавшего прежде лорду Кокрену. Я заехал сюда, чтобы взглянуть на обширные пласты раковин, лежащие на высоте нескольких ярдов над уровнем моря; их обжигают для получения извести. Доказатель­ства поднятия всего этого побережья неоспоримы: старые раковины во множестве попадаются на высоте нескольких сот футов, а неко­торые я находил и на уровне 1 300 футов. Раковины эти либо рассы­паны по поверхности, либо залегают в красновато-черном раститель­ном слое почвы. Я был очень удивлен, увидев под микроскопом, что этот растительный слой не что иное, как морской ил, изобилующий крошечными частицами органических тел.

15 августа. — Мы возвращались по направлению к долине Кильота. Местность была необыкновенно приятная, точь-в-точь такая, какую поэты назвали бы пасторальной: открытые зеленые лужайки, между которыми лежали маленькие долинки с ручейками, да домики, быть может и в самом деле пастушьи, разбросанные по склонам холмов. Нам пришлось перейти через кряж Чиликаукен. У подножия его много красивых вечнозеленых деревьев, но пышно растут они только в лощинах, где течет вода. Кто видел лишь окрест­ности Вальпараисо, никогда и представить не мог бы себе, что в Чили есть такие живописные места. Как только мы добрались до гребня Сьерры, долина Кильота оказалась прямо под ногами у нас. Вид представлял собой замечательный образец роскоши, созданной человеческими руками. Долина очень широкая и совсем плоская, так что ее повсюду легко орошать. Небольшие прямоугольные сады изо­билуют апельсинными и оливковыми деревьями, а также различ­ными видами овощей. Со всех сторон возвышаются громадные обнаженные горы, и благодаря такому контрасту эта как бы лоскутная долина кажется еще приятнее. Тот, кто дал название «Вальпараисо» — «райская долина», имел, должно быть, в виду Кильоту. Мы спустились к гасьенде де-Сан-Исидро, расположенной у самой подошвы Колокольной горы.

Чили, как то видно по картам, представляет собой узкую полосу земли между Кордильерами и Тихим океаном; эту полосу перерезает еще несколько горных цепей, которые проходят здесь параллельно главному хребту. Между внешними цепями и главным хребтом Кор­дильер далеко на юг тянется ряд плоских котловин, обыкновенно сообщающихся между собой узкими проходами; в этих-то котлови­нах и расположены главные города — Сан-Фелипе, Сантьяго, Сан-Фернандо. Котловины, или равнины, вместе с поперечными плоскими долинами (вроде долины Кильота), соединяющими пер­вые с побережьем, без сомнения, представляют собой дно древних узких заливов и глубоких бухт, таких, какие в настоящее время пере­секают во всех направлениях Огненную Землю и западное побере­жье. Конфигурацией суши и воды Чили некогда походило, должно быть, на Огненную Землю. Это сходство оказывалось иногда совер­шенно разительным: когда слой густого тумана окутывал, точно мантия, все низкие участки местности, клубящийся в лощинах белый пар прекрасно изображал маленькие бухты и заливы; там и сям выглядывал одинокий пригорок, показывая, что некогда он пред­ставлял собой островок. Контраст между этими плоскими долинами и котловинами, с одной стороны, и причудливой формы горами — с другой, придавал пейзажу новый для меня и очень интересный характер.

Благодаря естественному наклону этих равнин к морю они очень легко орошаются и потому исключительно плодородны. Не будь орошения, земля вряд ли производила бы хоть что-нибудь, ибо небо на протяжении всего лета безоблачно. Горы и холмы покрыты отдельными кустиками и низкими деревцами, в остальном же расти­тельность очень скудна. Каждому, кто владеет землей в долине, принадлежит еще и определенный участок земли в горах, где много­численные стада коров умудряются отыскивать себе достаточно под­ножного корма. Раз в год устраивается большое родео, когда весь скот сгоняют вниз, подсчитывают, клеймят и отделяют некоторое количество для откорма на орошаемых полях. Здесь большие пло­щади засевают пшеницей, много разводят и маиса; впрочем, основ­ной предмет питания простых рабочих — одна разновидность бобов. Фруктовые сады в необыкновенном изобилии приносят персики, инжир и виноград. При всех этих богатствах жители страны должны были бы жить гораздо лучше, чем живут они на самом деле.

16 августа. — Управитель гасьенды был так добр, что дал мне проводника и свежих лошадей, и утром мы выступили, чтобы совер­шить восхождение на Кампану, или Колокольную гору, высотой 6 400 футов. Тропинки были очень скверные, но геология местности и пейзажи щедро вознаграждали за труды. К вечеру мы достигли ключа под названием Агуа-дель-Гуанако, расположенного на боль­шой высоте. Название это, должно быть, старинное, потому что прошло уж очень много лет с тех пор, как гуанако пил тут воду. Во время восхождения я заметил, что на северном склоне не росло ничего, кроме кустарников, тогда как на южном вырос бамбук около 15 футов высотой. Кое-где были и пальмы, и я с изумлением заметил одну из них на высоте не менее 4 500 футов. Пальмы эти по срав­нению с другими видами семейства — деревья безобразные. Ствол их очень велик и какой-то странной формы: посредине он толще, чем у основания и у верхушки. Они чрезвычайно многочисленны в неко­торых частях Чили и ценятся, так как из их сока приготовляют что-то вроде патоки. В одном поместье около Петорки их попытались сосчитать, но, насчитав несколько сот тысяч, бросили счет. Каждый год ранней весной, в августе, очень много деревьев вырубают и, когда ствол уже лежит на земле, срезают лиственную крону. Тогда из верхнего конца сразу же начинает течь сок и течет непрерывно в продолжение нескольких месяцев; необходимо, однако, каждое утро на этом верхнем конце делать тонкий срез, чтобы обнажить свежую поверхность. Хорошее дерево дает 90 галлонов [400 литров], и все это количество должно заключаться в сосудах сухого на вид ствола. Говорят, что сок течет гораздо быстрее в те дни, когда солнце жарко печет; говорят еще, что, когда валишь дерево, нужно обратить внимание на то, чтобы оно упало вверх по склону холма, ибо если оно упадет вниз по склону, сок не потечет, хотя можно было бы решить, что в этом случае сила тяжести, вместо того чтобы препят­ствовать, будет помогать течению сока. Сок сгущается кипячением, и тогда его называют патокой, которую он сильно напоминает вкусом.

Мы расседлали лошадей около ключа и приготовились к ночлегу. Вечер был ясный, и воздух был так прозрачен, что мачты судов, стоявших на якоре в бухте Вальпараисо, отчетливо рисовались в виде маленьких черных черточек, несмотря на то, что расстояние было не менее 26 географических миль. Корабль, огибавший мыс под пару­сами, казался ярким белым пятнышком. Ансон, повествуя о своем путешествии, выражает сильное удивление по поводу Того рассто­яния, с которого его суда были замечены на берегу; но он не учел ни высоты местности, ни замечательной прозрачности воздуха.

Закат солнца был чудесный: в долинах уже было темно, тогда как снежные пики Анд еще сохраняли рубиново-красный оттенок. Когда стемнело, мы развели костер под сенью маленькой бамбуковой беседки, изжарили чарки (полоски сушеной говядины), выпили мате и чувствовали себя превосходно. Есть какая-то невыразимая пре­лесть в такой жизни на открытом воздухе. Вечер был безветренный, тихий; только изредка слышался пронзительный крик горной вискаши да слабый возглас козодоя. Кроме них немного еще птиц и насекомых водится в этих безводных, выжженных солнцем горах.

17 августа. — Утром мы вскарабкались на несглаженный массив зеленокаменной породы, венчавший вершину горы. Эта порода, как то часто бывает, сильно растрескалась и была раздроблена на громадные угловатые глыбы. Я заметил, между прочим, одно любо­пытное обстоятельство, а именно, что многие поверхности были самой разнообразной свежести: одни выглядели так, как будто образовались лишь вчера, тогда как другие были покрыты лишайни­ками, которые либо только что начали расти, либо росли уже давно. Все это, как я был вполне убежден, было вызвано частыми землетря­сениями, и потому мне хотелось поменьше задерживаться под каждым из таких отделившихся от породы нагромождений камней. Так как подобного рода факты могут легко ввести в заблуждение, то я сомневался в правильности своего заключения, пока не поднялся на гору Веллингтон на Вандименовой Земле, где землетрясений не бывает; здесь я увидел, что вершина этой горы сложена таким же образом и так же растрескалась, но казалось, будто каменные глыбы были приведены в их настоящее положение тысячи лет назад.

Мы провели весь день на вершине, и я получил такое наслажде­ние, как никогда. Чили, ограниченное Андами и Тихим океаном, было видно, как на карте. Удовольствие, которое доставлял пейзаж, уже сам по себе прекрасный, еще более усиливалось теми мыслями, которые будил один только вид хребта Кампана с меньшими хреб­тами, ему параллельными, и широкой долиной Кильота, пересекав­шей их под прямым углом. Кто может остаться невозмутимым при мысли о той силе, которая подняла эти горы, а тем более при мысли о тех бесчисленных веках, которые понадобились, чтобы пробить, сдвинуть и выровнять всю их громаду? Здесь уместно вспомнить необъятные слои галечника и осадочные слои Патагонии, которые, будучи нагромождены на Кордильеры, увеличили бы их высоту на многие тысячи футов. В Патагонии я поражался, как может какая-нибудь горная цепь отделить от себя такие огромные массы, не исчезнув с лица земли. Но теперь уже больше не к чему удивляться и сомневаться в том, может ли всемогущее время истереть горы, даже такие гигантские, как Кордильеры, в гравий и ил.

Вид Анд был не такой, как я ожидал. Нижняя граница снега была, конечно, горизонтальна, и гладкие вершины хребта, казалось, шли совершенно параллельно ей. Только через длинные промежутки группа остроконечных вершин или одинокий конус показывали, что здесь был или же и теперь существует вулкан. Поэтому хребет походил на огромную сплошную стену, там и сям увенчанную башнями и служащую стране надежной оградой.

Поиски золота привели к тому, что гора почти повсюду пробурав­лена, — вследствие повального увлечения рудоискательством в Чили вряд ли осталось хоть одно необследованное место. Вечер я провел, как и накануне, беседуя у костра со своими двумя спутни­ками. Чилийские гуасо соответствуют пампасским гаучосам, но это уже совсем не те люди. Из этих двух стран Чили — более цивилизо­ванная, и потому здешние жители утратили многие из своих индиви­дуальных черт. Общественные различия здесь проявляются гораздо сильнее: гуасо никак не может считать, что каждый человек ему ровня, и я был поражен, увидев, что мои спутники неохотно едят со мной. Это чувство неравенства — необходимое следствие существо­вания аристократии богатства. Говорят, что несколько крупнейших землевладельцев получают от 5 до 10 тысяч фунтов стерлингов в год — имущественное неравенство, какое, мне кажется, не встреча­ется ни в одной скотоводческой стране к востоку от Анд. Путеше­ственник не встречает здесь того безграничного гостеприимства, которое отвергает всякую плату, но вместе с тем предлагается с таким доброжелательством, что его принимаешь со спокойной сове­стью. В Чили вас почти в каждый дом пустят переночевать, но наутро ожидают получить какую-нибудь безделицу; даже богатый человек возьмет два или три шиллинга. Гаучо, хоть он и способен перерезать человеку горло, — джентльмен; гуасо в некоторых отношениях луч­ше, но в то же время это простой и грубый малый. Эти два человека, хоть они и занимаются в общем одним и тем же, различны по своим привычкам и наряду, и особенности каждого из них характерны для всей его страны. Гаучо как будто составляет часть своей лошади и презирает всякую работу, которую не приходится исполнять верхом, гуасо же может работать наемным рабочим на полях. Первый ест одну только животную пищу, второй — почти одну растительную. Здесь мы не увидим белых сапог, широких штанов и ярко-красных чилипа — живописного костюма пампасов. Здесь обыкновенные брюки засовываются за черные и зеленые шерстяные штиблеты. Пончо, впрочем, носят и тут, и там. Главную гордость гуасо состав­ляют его нелепо большие шпоры. Я измерил одну, и оказалось, что колесико имеет 6 дюймов в диаметре, а на самом колесике свыше 30 шипиков. Стремена — таких же масштабов; каждое вырезано из прямоугольного куска дерева, выдолбленного, но все-таки весом в 4 фунта [ок. 1,5 кг]. Гуасо, быть может, лучше владеет лассо, чем гаучо, но в силу характера его страны он незнаком с употребле­нием боласов.

18 августа. — Мы спустились с горы и миновали несколько красивых мест с ручейками и прекрасными деревьями. Переночевав в той же гасьенде, что и раньше, в продолжение следующих двух дней мы ехали вверх по долине и проехали через Кильоту, которая больше похожа на ряд древесных питомников, нежели на город. Фруктовые сады были прекрасны — одна сплошная масса цветов персика. В одном или двух местах я видел также финиковую пальму; это удивительно величавое дерево, и, мне кажется, группа этих деревьев у себя на родине, в азиатской или африканской пустыне, должна быть совершенно великолепна. Мы проехали также Сан-Фелипе, хорошенький разбросанный городок вроде Кильоты. Долина в этом месте расширяется в одну из тех больших бухт или равнин, дохо­дящих до подножия Кордильер, о которых я говорил, что они состав­ляют такую любопытную деталь чилийского ландшафта. Вечером мы добрались до рудников Хахуэль, расположенных в ущелье, по склону главного хребта. Я пробыл здесь пять дней. Мой хозяин, управляющий рудника, был неглупый, но весьма невежественный корнуэлльский горняк. Он женился на испанке и не думал возвра­щаться на родину; но его восхищение рудниками Корнуэлла было по-прежнему беспредельно. Среди многих других вопросов он задал мне следующий: «Ну, вот, Георг Рекс умер, много ли еще осталось в живых из семейства Рексов?» Этот Rex, несомненно, приходится сродни великому писателю Finis, сочинившему все книги!

Рудники здесь медные, и руду всю отправляют морем в Суонси, где ее плавят. Поэтому рудники тут имеют необыкновенно спокой­ный вид по сравнению с английскими: ни дым, ни печи, ни громадные паровые машины не нарушают одиночества окрестных гор.

Чилийское правительство, или, вернее, старый испанский закон, всячески поощряет разведку рудных залежей. Нашедший руду может разрабатывать ее в любом месте, уплатив только 5 шиллингов; но, даже прежде чем заплатить, он может производить пробную разра­ботку — даже в чужом саду — в продолжение двадцати дней.

Известно, что чилийский способ добычи руды — самый дешевый. Мой хозяин говорил, что два главных усовершенствования, введен­ные иностранцами, состоят в следующем: во-первых, в восстановле­нии — путем предварительного обжига — медных колчеданов, являющихся, кстати, обыкновенной рудой в Корнуэлле, так что английские горняки, приезжая сюда, поражались, что их выбрасы­вают как бесполезные; во-вторых, в измельчении и промывке шлаков из старых печей, благодаря чему извлекается большое количество частиц металла. Я действительно видел мулов, перевозивших к берегу моря груз таких шлаков для отправки в Англию. Первое, однако, гораздо любопытнее. Чилийские горняки были до того убе­ждены, что в медных колчеданах не содержится ни одной частицы меди, что смеялись над невежеством англичан; те смеялись в свою очередь и за несколько долларов скупали самые богатые жилы. Чрезвычайно странно, что в стране, где добычей руд широко занима­ются уже много лет, так и не был открыт такой простой способ удаления серы перед плавкой, как слабый обжиг руды. Известные усовершенствования были введены в простейших машинах, но даже и по сей день на некоторых рудниках воду выносят из шахты в кожаных мешках.

Труд рабочих очень тяжел. Им дают мало времени на еду, и летом и зимой они начинают работу с рассветом и кончают с темнотой. Им платят фунт стерлингов в месяц и кормят: на завтрак дают шестна­дцать фиг и два маленьких хлебца, на обед — вареные бобы, на ужин — толченые и жареные пшеничные зерна. Им едва ли случается поесть мяса, ибо на 12 фунтов стерлингов в год им приходится одеваться и содержать семью. Горняки, работающие в самом рудни­ке, получают 25 шиллингов в месяц, и им дают немного чарки. Но эти люди возвращаются из своих .мрачных помещений домой только раз в две-три недели.

Во время моего пребывания здесь я получил много удовольствия, карабкаясь по этим громадным горам. Геология их, как и можно было ожидать, оказалась очень интересной. Растрескавшиеся, обож­женные горные породы, прорезанные бесчисленными зеленокаменными дайками, свидетельствовали о бурном прошлом этих мест. Пейзаж был почти такой же, как близ Колокольной горы Кильоты,— сухие, обнаженные горы, на которых лишь кое-где росли отдельные кустики со скудной листвой. Кактусы, или, вернее, опун­ции, здесь весьма многочисленны3. Я измерил один из них, шаро­видной формы: вместе с колючками он имел 6 футов 4 дюйма в окружности. Высота обыкновенного цилиндрического ветвистого вида — от 12 до 15 футов, а ветви имеют в обхвате (вместе с колюч­ками) от 3 до 4 футов.

Сильный снегопад в горах в течение последних двух дней не позволил мне совершить кое-какие интересные экскурсии. Я попро­бовал пробраться к одному озеру, которое жители по каким-то непо­нятным соображениям считают морским рукавом. Во время одной сильной засухи предложили попробовать прорыть канал от него для снабжения окрестностей водой, но патеры, посовещавшись, объяви­ли, что это слишком опасно, ибо если, как полагают, озеро соединено с Тихим океаном, то может затопить все Чили. Мы поднялись на большую высоту, но завязли в снежных сугробах и не только не сумели добраться до чудесного озера, но и с трудом вернулись. Я думал, что мы потеряем своих лошадей, потому что никак нельзя было угадать глубину сугробов, и животные, когда их вели, могли передвигаться только прыжками. Темное небо показывало, что соби­рается новая метель, и потому мы немало обрадовались, оказавшись внизу. К тому времени, когда мы добрались до подножия, началась вьюга, и счастье для нас, что это не произошло тремя часами раньше.

26 августа.— Мы покинули Хахуэль и снова пересекли котловину Сан-Фелипе. День был настоящий чилийский, ослепительно яркий, и воздух был совершенно прозрачен. Толстый и равномерный покров вновь выпавшего снега сообщал вулкану Аконкагуа и главной цепи великолепный вид. Теперь мы были на пути в Сантьяго, столицу Чили. Мы перевалили через Серро-дель-Тальгуэн и переночевали в маленьком ранчо. Хозяин, толкуя о положении Чили по сравнению с другими странами, был очень скромен: «Кто видит обоими глазами, кто одним, но Чили не видит, я думаю, ни одним».

27 августа.— Перебравшись через множество низких холмов, мы спустились в маленькую закрытую долину Гитрон. В котловинах, расположенных подобно этой на высоте от одной до двух тысяч футов над уровнем моря, растут во множестве два вида акации, оба низкорослые и сильно отличающиеся друг от друга. Эти деревья никогда не встречаются поблизости от моря и составляют еще одну характерную особенность пейзажа котловин. Мы перебрались через низкий кряж, отделяющий Гитрон от большой равнины, на которой стоит Сантьяго. Отсюда открывался поразительный вид: совер­шенно гладкая поверхность, местами покрытая зарослями акации, и город вдали, расположенный горизонтально у самого подножия Анд, снежные пики которых сверкали в вечернем солнце. Уже с первого взгляда на эту картину совершенно очевидно, что равнина некогда представляла собой внутреннее море. Выехав на ровную дорогу, мы сразу же пустили лошадей галопом и добрались до города засветло.

В Сантьяго я пробыл неделю и прекрасно провел время. По утрам я ездил по разным местам на равнине, а вечером обедал с несколькими английскими купцами, чье гостеприимство в этом городе хорошо известно. Мне неизменно доставляло удовольствие подниматься на небольшой каменистый холм (Санта-Лусия), возвышающийся посредине города. Открывающийся с него вид совер­шенно изумителен и, как я уже говорил, очень своеобразен. Мне рассказывали, что такой же точно характер имеют города обширного Мексиканского плоскогорья. О самом городе не могу сказать ничего особенного: он не так красив и не так велик, как Буэнос-Айрес, но построен по тому же образцу. Я приехал сюда объездом с севера, а потому решил вернуться в Вальпараисо, свернув на юг от прямой дороги, т. е. несколько более длинным путем.

5 сентября. — В середине дня мы подъехали к одному из висячих мостов из сыромятной кожи, переброшенных через Майпу, боль­шую бурливую реку в нескольких лье к югу от Сантьяго. Эти мосты — прескверная штука. Настил, следующий изгибу висячих канатов, сооружен из связок прутьев, лежащих вплотную одна к другой. В нем было много дыр, и весь мост довольно страшно качался даже под тяжестью человека, ведущего за собой лошадь. Вечером мы добрались до уютной фермы, где было несколько очень хорошеньких сеньорит. Они пришли в ужас, когда я зашел в одну из их церквей — просто из любопытства. Они спросили меня: «Почему вы не перейдете в христианство — ведь наша вера истинная?» Я уве­ряя их, что я тоже своего рода христианин, но они и слышать этого не хотели, ссылаясь на мои собственные слова: «Разве ваши патеры, даже ваши епископы не женаты?» Представление о женатом епи­скопе казалось им особенно абсурдным, и они не знали, потешаться ли над подобной чудовищностью или ужасаться ей.

6 сентября.— Мы поехали прямо на юг и ночевали в Ранкагуа. Дорога шла гладкий, но узкой равниной, ограниченной с одной стороны высокими холмами, а с другой — Кордильерами. На следу­ющий день мы поднялись по долине Рио-Качапуаль, в которой расположены горячие Каукенесские воды, издавна прославленные своими целебными свойствами. Висячие мосты в менее посещаемых местах обыкновенно снимаются на зимнее время, когда реки мелко­водны. Так обстояло дело и в этой долине, и потому нам пришлось переправляться через поток верхом. Это довольно неприятно, так как бурлящая вода, хоть она и неглубока, течет по своему руслу из больших окатанных камней до того быстро, что кружится голова, и трудно даже понять, движется ли лошадь вперед или стоит на месте. Летом, когда тают снега, переправиться через потоки нет никакой возможности: их сила и ярость тогда особенно велики, и это ясно видно по тем следам, которые они оставляют. Мы приехали к водам вечером и пробыли там пять дней, причем последние два дня нас задержал сильный дождь. Постройки представляют собой прямо­угольник из жалких лачуг, в каждой из которых имеется по одному столу да скамье. Они расположены в узкой и глубокой долине, совсем близко от главного хребта Кордильер. Это — мирное, уеди­ненное местечко, в котором много дикой красоты.

Минеральные источники Каукенеса пробиваются по линии сме­щения, пересекающей массив слоистой породы, которая в целом носит на себе следы действия высокой температуры. Через те же отверстия вместе с водой постоянно выделяется значительное количе­ство газа. Хотя источники отстоят всего на несколько ярдов один от другого, температура их совершенно различна, что обусловлено, по-видимому, неодинаковым количеством примешивающейся холодной воды, ибо те, температура которых ниже всего, почти не имеют мине­рального вкуса. После большого землетрясения 1822 г. источники иссякли, и вода не возвращалась почти целый год. На них сильно отразилось также землетрясение 1835 г.: температура их внезапно понизилась с 48 до 33 °. Представляется вероятным, что на мине­ральных водах, поднимающихся из недр земли, подземные возмуще­ния всегда сказываются сильнее, чем на тех, что лежат ближе к поверхности. Человек, которому был поручен надзор за водами, уве­рял меня, что летом вода теплее и течет обильнее, чем зимой. Первое обстоятельство я мог предвидеть: оно объясняется меньшей приме­сью холодной воды в сухое время года; второе же утверждение кажется очень странным и противоречивым. Сезонную прибыль воды летом, когда дождей совсем нет, можно отнести, я полагаю, лишь за счет таяния снегов; но горы, покрытые снегом в этом время года, находятся в трех-четырех лье от источников. У меня нет оснований сомневаться в точности сведений, сообщенных мне смот­рителем, который, прожив в этом месте несколько лет, должен был быть хорошо знаком с этим обстоятельством, — безусловно очень любопытно, если только оно верно; но тогда мы должны предположить, что снеговая вода, пройдя сквозь губчатые пласты к областям 'высокой температуры, вновь выбрасывается на поверх­ность по линии смещенных и инъицированных пород в Каукенесе; правильная же повторяемость явления указывает, по-видимому, на то, что в этом районе нагретые породы лежат не очень глубоко.

Однажды я поехал вверх по долине к самому крайнему населен­ному пункту. Немного повыше Качапуаль разделяется на два глубо­ких громадных ущелья, проникающих непосредственно в главный хребет. Я вскарабкался на остроконечную гору, вероятно выше 6 000 футов. Здесь, как, впрочем, и повсюду, открывались интереснейшие картины. По одному из этих самых ущелий пробрался в Чили и опустошил окрестности Пинчейра, тот самый человек, чье нападение на эстансию на Рио-Негро я описал выше. Этот перебежчик полуиспанского происхождения собрал большой отряд индейцев и обосно­вался в пампасах, на одной речке, которую высылавшиеся не раз против него войска так и не сумели найти. С этого места он обыкно­венно и совершал вылазки и, переходя Кордильеры по неизведанным до него проходам, разорял фермы и угонял скот к своему тайному сборному пункту. Пинчейра был превосходным наездником, и такими же наездниками он заставил сделаться всех, кто его окружал, потому что неизменно убивал каждого, кто не поспевал следовать за ним. Против этого-то человека и других кочевых индейских племен вел войну на истребление Росас.

13 сентября.— Мы покинули Каукенесскиё воды и, вернувшись на большую дорогу, ночевали на Рио-Кларо. Отсюда мы поехали к городу Сан-Фернандо. Последняя закрытая котловина на пути к городу, расширившись, перешла в обширную равнину, простиравшу­юся так далеко к югу, что далекие снежные вершины Анд виднелись как будто над морским горизонтом. Сан-Фернандо лежит в 40 лье от Сантьяго; это была крайняя южная точка моего маршрута, ибо мы повернули здесь под прямым углом, прямо к морю. Ночевали мы на золотых приисках Якиль, разрабатываемых м-ром Никсоном, амери­канцем, которому я очень обязан за любезность, проявленную ко мне за четыре дня моего пребывания в его доме. На следующее утро мы поехали на прииски, расположенные на расстоянии нескольких лье, близ вершины высокого холма. По дороге мы мельком видели озеро Тагуатагуа, знаменитое своими плавучими островами, которые опи­саны г-ном Гэ. Они состоят из переплетенных между собой стеблей различных мертвых растений, на поверхности которых пускают корни другие, живые растения. Они обыкновенно круглой формы, толщиной от 4 до 6 футов, причем большая часть погру­жена в воду. Когда дует ветер, они движутся от одного конца озера к другому, часто перевозя в качестве пассажиров коров и лошадей.

Когда мы приехали на прииски, меня поразила бледность многих рабочих, и я осведомился у м-ра Никсона об их положении. Рудник имеет 450 футов в глубину, и каждый рабочий выносит наверх около 200 фунтов [90 кг] породы за один раз. С такой ношей им приходится взбираться по ступенькам, которые вырублены в два ряда на древесных стволах, расположенных зигзагообразно вверх по шахте. Даже безбородые юноши восемнадцати и двадцати лет, со слабо развитой мускулатурой (они ходят почти голые, в одних штанах), поднимаются с этой тяжелой ношей почти с такой же глубины. Сильный мужчина, непривычный к подобной работе, обливается потом, поднимаясь по этой лестнице, от одной только тяжести собственного тела. При такой тяжелой работе они питаются одними вареными бобами да хлебом. Они предпочли бы обходиться одним хлебом, но их хозяева, считая, что рабочие на одном хлебе не смогут вынести такой тяжелой работы, обращаются с ними как с лошадьми, и заставляют есть бобы. Заработок здесь больше, чем на рудниках в Хахуэле, — он составляет от 24 до 28 шиллингов в месяц. Прииск рабочие оставляют только раз в три недели и проводят с семьей два дня. Одно из правил на этом прииске, очень строгое, замечательно отвечает интересам хозяина. Единственный способ украсть золо­то— это спрятать кусок руды и вынести его, когда представится случай. Но если только управляющий найдет спрятанный кусок, его полная стоимость удерживается из заработка всех рабочих, которым приходится таким образом, если только они не в сговоре, следить друг за другом.

Когда руда доставлена на мельницу, ее перетирают в тончайший порошок; процесс промывки удаляет все более легкие частицы, а амальгамирование окончательно извлекает золотую пыль. По описа­ниям промывка кажется очень простым процессом; любопытно, однако, видеть, как струя воды подбирается по отношению к удель­ному весу золота настолько точно, что легко отделяет измельченную в порошок пустую породу от металла. Шлам5, приходящий с мель­ниц, собирается в ямы, где отстаивается, и время от времени его извлекают оттуда и сбрасывают в одну общую кучу. Тут начинаются разнообразные химические процессы, на поверхность выступают вся­кого рода соли, и вся масса отвердевает. Ее оставляют так на год, на два, а затем вновь промывают, извлекая золото; этот процесс можно повторять до шести и даже семи раз, но с каждым разом золота становится все меньше и меньше, а промежутки между промывками (необходимые, как говорят местные жители, для образования метал­ла) — все длиннее. Не приходится сомневаться, что упомянутый химический процесс каждый раз освобождает новое количество золота из какого-то соединения. Если бы был открыт способ полу­чать тот же результат до первого измельчения, то это, несомненно, во , много раз повысило бы ценность золотых руд. Любопытно видеть, как мельчайшие частички золота, рассеянные вокруг и не вымыва­емые водой, в конце концов накопляются в некотором количестве. Недавно несколько горняков, не имея работы, получили разрешение сгрести землю вокруг дома и мельницы; собранную землю они промыли и добыли таким путем золота на 30 долларов. Точно то же самое происходит и в природе. Горы понижаются и стираются с лица земли, а с ними и содержащиеся в них металлические жилы. Самая твердая порода истирается в мельчайшую пыль, обыкновенные металлы окисляются, и все вместе уносится прочь; но золото, платина и некоторые другие металлы почти не поддаются разруше­нию и вследствие своей тяжести падают вниз, отставая от остальных пород. Когда целые горы пройдут через такую мельницу и будут промыты рукой природы, осадок становится рудоносным, и человек находит для себя выгодным довершить эту работу отделения металла.

Как ни плохи, кажется, условия жизни горняков, последние охотно с ними мирятся, ибо положение сельскохозяйственных рабо­чих много хуже. Заработок их меньше, и питаются они почти исключительно бобами. Такая бедность вызывается главным образом системой обработки земли, напоминающей феодальную: землевладе­лец дает работнику маленький клочок земли под застройку и обра­ботку, и за это работник (или же тот, кто может его заменить) должен работать на хозяина в течение всей своей жизни, изо дня в день, безо всякого вознаграждения. Пока у работника не вырастет сын, который мог бы своим трудом отрабатывать ренту, до тех пор некому заботиться о его собственном клочке земли, разве что ему самому в какие-нибудь оказавшиеся случайно свободными дни. Оттого-то крайняя бедность — столь обычное явление среди трудя­щихся классов в этой стране.

Тут по соседству есть старинные индейские развалины, и мне показали один из продырявленных камней, о которых Молина гово­рит, что во многих местах их находят в большом числе. Они круглой, уплощенной формы, от 5 до 6 дюймов в диаметре, с отверстием в самой середине. Обыкновенно полагают, что их надевали на конец дубинок, хотя форма их, кажется, вообще не приспособлена для этой цели. Бёрчелл утверждает, что некоторые племена в Южной Африке выкапывают коренья с помощью палки с одного конца заостренной, а сила и тяжесть этой палки увеличиваются при помощи круглого камня с отверстием, в которое наглухо забивают другой конец. Весьма вероятно, что индейцы Чили некогда употребляли такое же грубое земледельческое орудие.

Однажды к нам зашел один немец, коллекционер предметов по естественной истории, по фамилии Реноус, а вслед за ним старый испанский адвокат. Переданный мне разговор между ними очень позабавил меня. Реноус говорил по-испански так хорошо, что старый адвокат принял его за чилийца. Намекая на меня, Реноус спросил его, что он думает об английском короле, посылающем в их страну человека, чтобы собирать ящериц и жуков и откалывать камни. Старый джентльмен некоторое время серьезно поразмыслил и затем сказал: «Это не к добру,— hay un gato encerrado aqui (тут что-то кроется). Нет таких богачей, чтобы посылать людей собирать подоб­ную дрянь. Мне это не нравится; если бы один из нас поехал делать такие вещи в Англии, неужто английский король не выслал бы его тотчас вон из своей страны?» А ведь этот старый адвокат уже по самой своей профессии принадлежит к наиболее образованным и интеллигентным людям! Сам Реноус года два или три назад оставил в одном доме в Сан-Фернандо гусениц, поручив прислуге кормить их, чтобы они могли превратиться в бабочек. Это разнеслось по городу, и, в конце концов, патеры и губернатор, посовещавшись, решили, что тут, должно быть, какая-нибудь ересь. В результате по возвращении Реноус был арестован.

19 сентября.— Мы покинули Якиль и поехали плоской долиной, сформированной так же, как и долина Кильота; здесь протекает Рио-Тиндеридика. Уже здесь, на расстоянии нескольких миль к югу от Сантьяго, климат гораздо более влажный, и потому много прекрас­ных пастбищ без искусственного орошения.

(20-го).— Мы ехали по этой долине, пока она не расширилась в обширную равнину, простирающуюся от моря до гор к западу от Ранкагуа. Вскоре деревья и даже кустарники исчезли вовсе; жителям здесь приходится с топливом почти так же плохо, как в пампасах. Я никогда не слыхал об этих равнинах и потому был очень удивлен, встретившись с такой местностью в Чили. Равнины эти принадлежат ко многим различным ступеням поднятия суши; их перерезают широ­кие, плоские долины; оба эти обстоятельства, как и в Патагонии, демонстрируют воздействие моря на медленно поднимающуюся сушу. В крутых обрывах, окаймляющих эти долины, есть большие пещеры, образованные, без сомнения, волнами моря; одна из них,

Из птиц наибольшее внимание обращают на себя два вида из рода Pteroptochos (P. megapodius и P. albicollis, Kittlitz). Первая, назы­ваемая чилийцами «эль турко», величиной с дрозда-рябинника, кото­рому она даже несколько сродни, но ноги у нее гораздо длиннее, хвост короче, а клюв сильнее; цвета она красновато-коричневого. Турко здесь весьма распространен. Он живет на земле, прячась сре­ди зарослей, разбросанных по сухим и бесплодным холмам. Время от времени можно видеть, как он, подняв хвост, с необыкновенным проворством перебегает на своих ход.улеобразных ногах от одного куста к другому. В самом деле, немного нужно воображения, чтобы поверить, что эта птица стыдится себя самой и сознает, как необык­новенно смешна ее внешность. С первого взгляда так и хочется воскликнуть: «Отвратительно набитое чучело сбежало из какого-нибудь музея и снова ожило!» Ее и взлететь не заставишь без величайших хлопот; она даже не бегает, а только прыгает. Разнооб­разные громкие крики, которые она испускает, спрятавшись в кустах, так же странны, как и ее вид. Говорят, что она строит свое гнездо в глубокой норе под землей. Я вскрыл несколько экземпля­ров; в мышечном желудке их, очень мускулистом, находились жуки, растительные волокна и окатанные камешки. По этому признаку, а также по длинным ногам, скребущим лапам, перепонке у ноздрей, коротким и изогнутым крыльям птица эта, по-видимому, до некото­рой степени связывает дроздов с отрядом куриных.

Второй вид (P. albicollis) в общем близок к первому. Называют его тапаколо, т. е. «прикрой зад», и эта бесстыдная птичка вполне заслу­живает такого названия, потому что держит свой хвост не только что прямо, а даже наклонив его в сторону головы. Она очень часто встречается, особенно на земле под изгородями и в кустах, разбро­санных по обнаженным холмам, где едва ли могла бы жить какая-нибудь другая птица. В общем, по манере есть, быстро выска­кивать из зарослей и снова там укрываться, по стремлению прятаться, неохоте взлетать и устройству гнезда она имеет большое сходство с тюрко, но вид ее не так смешон. Тапаколо очень хитер: если его испугать, он замирает на земле под кустом, а немного погодя очень ловко старается переползти на противоположную сто­рону куста. Это также деятельная птица, беспрестанно производящая шум; крики ее разнообразны и необычайно странны: одни похожи на воркование голубей, другие — на звук, производимый кипящей водой, а многие и вовсе не найдешь, с чем сравнить. Сельские жители говорят, что она меняет свой крик пять раз в году,— полагаю, в связи с какими-нибудь сезонными изменениями.

Здесь водятся два вида колибри: Trochilus forficatus встречается на протяжении 2 500 миль по западному побережью, от знойной и сухой области Лимы до лесов Огненной Земли, где его можно видеть лета­ющим даже в метели. На лесистом острове Чилоэ, где климат чрез­вычайно влажный, эта птичка, скачущая из стороны в сторону сре:ди мокрой листвы, должно быть, многочисленнее всех других видов. Я вскрывал желудки нескольких экземпляров, застреленных в разных частях материка, и во всех остатки насекомых были столь же много­численны, как в желудке пищухи. Когда летом этот вид мигрирует на юг, его замещает здесь другой, прилетающий с севера. Этот другой вид (Trochilus gygas) — очень крупная птица по сравнению с хрупкими представителями семейства, к которому она относится; во время полета она имеет весьма своеобразный вид. Как и другие виды этого рода, она переносится с места на место с быстротой, которую можно сравнить лишь со скоростью полета Syrphus среди мух и бражника (Sphinx) среди ночных бабочек; но, кружась над цветком, она взмахи­вает крыльями очень медленным и сильным движением, ничуть не похожим на вибрирующее движение, свойственное большей части видов, производящих жужжание. Я никогда не видал какой-либо другой птицы, у которой сила ее крыльев казалась бы, как и у бабо­чек, столь большой соразмерно с весом ее тела. Кружась над цвет­ком, она все время то распускает, то складывает свой хвост, точно веер, а тело держит почти в вертикальном положении.

Это действие придает, по-видимому, птице устойчивость и поддер­живает ее в промежутках между медленными движениями ее кры­льев. Несмотря на то что в поисках пищи она порхает с цветка на цветок, желудок ее обычно полон остатков насекомых, которые, как я подозреваю, составляют предмет ее поисков в гораздо большей степени, нежели мед. Крик птиц этого вида, как и почти всех других колибри, чрезвычайно пронзителен.