Лопатонос, или скафиринх, как его называют иначе, представляет собой одну из оригинальнейших рыб на свете. Это как бы стерлядь, но только с значительно более укороченным телом, с длиннейшим, тонким, как бич, кольцеобразно загнутым кверху хвостом и с занимающим чуть не половину тела рылом. Сверх того, рыло это изображает из себя нечто вроде лопаты, а глаза так малы, что их едва заметно. Словом, это нечто такое странное, чудовищное, что вполне становится понятно, почему хивинцы называют его водяным чертом и приходят в ужас, когда его поймают.

Лопатонос принадлежит к семейству осетровых и составляет, по-видимому, остаток фауны допотопного мира, на что невольно наводит мысль, с одной стороны, и его странная, напоминающая допотопных чудовищ фигура, а с другой стороны, и существование его в настоящее время только в двух далеко отстоящих друг от друга и отделенных громадным океаном водных вместилищах: Аму-Дарьи и Миссисипи, которые, по всей вероятности, в какую-нибудь из геологических эпох были соединены вместе.

Что касается до окраски, то спина его и бока бывают большей частью бледно-буровато-серые, живот желтовато-белый, а все плавники бледно-серые.

Встречающийся в нашем Туркестане лопатонос относится главным образом к трем видам, носящим научное название Scaphirynchus Fedchenkoi, Sc. Kaufmanni и Sc. Hermanni, из которых первые два отличаются друг от друга шириной своего лопатообразного носа (у Sc. Hermanni он широкий, плоский, а у S. Kaufmanni — узкий), а последний тем, что тело его к хвосту не переходит в бичеобразное удлинение. Кроме того, все эти три вида имеют еще несколько разновидностей, отличие которых заключается в присутствии или отсутствии на носу и на голове острых шипов, а также и в количестве этих последних.

Все эти лопатоносы водятся главным образом в Аму-Дарье, Сыр-Дарье и их притоках Чирчике и Вахте и считаются туземцами погаными, зловещими, что показывает лучше всего их туземное название шайтан-дум-балик, т.е. «хвостатый черт», дифандум-ба-лик — «ведьма-рыба» и халака-дум-балик — «рыба-мираж».

Туземцы полагают, что присутствие лопатоноса разгоняет других рыб, и потому, если случится как-нибудь, закинув сеть, вытащить такую рыбу, то на этом месте они уже ни за что больше не станут ловить. И мнение это, как оказывается, не без основания, так как, по наблюдениям, лопатоносы действительно держатся большей частью только на таких отмелях реки, куда остальные рыбы никогда не заходят, и потому совершенно верно, сколько бы вы здесь ни закидывали сетей, всегда будете вытаскивать только одних скафиринхов.

Вследствие этого нелюбовь к этим рыбам настолько укоренилась среди туземцев, что, вытащив рыбу, они никогда ее не бросают обратно, а ребятишек своих поощряют даже к тому, чтобы вылавливать ее и всячески уничтожать. К счастью ее, однако, вода в таких местах, где она держится, всегда настолько холодна, что лезть за ней мальчишкам не всегда бывает охота.

Тот же страх к этой рыбе разделяют и поселившиеся в Туркестане русские простолюдины, особенно же солдаты. Капитан Л. С. Борщевский, любезности которого мы обязаны большинству из сообщаемых здесь сведений, рассказывает, между прочим, что когда однажды он принес с собой в лагерь этих рыб, то солдаты чуть не со слезами умоляли его выбросить их, так как, по их мнению, они непременно принесут какое-нибудь несчастье.

Что касается до величины скафиринхов, то в среднем она доходит до 1 аршина (считая, конечно, и хвост), но попадаются нередко и крупные экземпляры от 2¹/₂ до 3 аршин длины. При этом вкус мяса их очень хорош и напоминает собой вкус стерляди.

Благодаря своей странной наружности рыба эта давно уже привлекала внимание любителей аквариума, но все попытки не только довезти ее до центра Европейской России, но даже и до Ташкента оказывались до сих пор неудачными. Так, еще лет 20 тому назад, ташкентский любитель Н. А. Дурново, добыв после долгих стараний в Аму-Дарье 7 штук этих рыбок, провез их совершенно здоровыми около 3 недель в банке с водой на пароходе и по железной дороге, но когда ему пришлось везти их на почтовых через Голодную степь, то они все погибли. Самые большие из этих рыбок имели 2 вершка и подходили, следовательно, как раз для аквариума.

Первым и единственным человеком, которому до сих пор удалось не только довезти эту рыбу до своего местожительства (г. Самарканд), но и содержать ее в аквариуме, был вышеупомянутый капитан Л. С. Борщевский. Удалось ему это, однако, не без труда. Поймав при помощи хивинцев, которые решились на этот отчаянный, по их мнению, подвиг только из-за крупной денежной награды, 27 штук скафиринхов в Сыр-Дарье, он разместил их в несколько имеющих вид большого горшка с перехватом местных тыкв, именующихся «каду» и употребляющихся вместо сосудов. Тыквы эти были наполнены наполовину водой¹, взятой из Сыр-Дарьи и притока ее р. Чирчика, а наполовину оттуда же взятым илом, так как капитан Борщевский заметил, что рыбы эти очень любят муть и без нее скорее гибнут. Сверх того, для облегчения рыбам переезда он захватил с собой еще бочонок воды из Чирчика с тем, чтобы менять ее во время остановок, особенно же когда от слишком высокой температуры воздуха она будет чересчур нагреваться. В это же время он подливал в воду, где находились рыбы, понемногу спирта. Последний прием оказался, по мнению капитана, весьма радикальным и для других рыб, которых ему пришлось перевозить в тот же год из Аму-Дарьи. Наконец, путешествие совершалось большей частью в наиболее прохладное время дня, прекращаясь совсем в часы сильного припека. И вот при таких-то предосторожностях из 27 рыб доехало благополучно 13.

Привезя лопатоносов в Самарканд, где у него не было приготовлено еще никакого аквариума, он до приготовления этого помещения поместил их прямо как они были, в тыквах, в небольшой прудок, просверлив предварительно в этих оригинальных сосудах по нескольку отверстий и завязав их горлышко редкой, но крепкой кисеей. Затем сосуды эти были привязаны к веревкам с такого веса грузом, который бы заставлял их настолько погружаться, чтобы они не были видны на поверхности воды, но в то же бы время не доходили и до дна пруда. Сами же веревки были прикреплены к вбитым на берегу кольям. В пруду вода была проточная.

Тем временем было приступлено к устройству для них помещения, состоявшего из аквариума и небольшого прудика. Оба должны были помещаться в отапливаемом и снабженном окнами сарае, так как в квартире для них не было достаточно места.

Аквариум был крайне оригинален, так как был врыт в землю и стороны его состояли не из цельных стекол, которые в это время ценились в Самарканде чуть не на вес золота, а из мелких стеклянных верешков, склеенных быстро сохнущей замазкой. Слепленные таким образом стеклянные пластинки вставлены были в деревянные рамы, снабженные стойками, врытыми в землю, а составленный из них аквариум обложен был снизу кирпичами и залит цементом. Что касается до прудика, то он имел 3¹/₂ аршина в длину, 2 аршина в ширину и около ¹/₄ аршина глубины. Оба помещения имели проточную воду, приток которой регулировался при помощи трубы, причем привезенная из Сыр-Дарьи вода была постепенно заменена водой из Зеравшана.

Устроив таким образом для своих скафиринхов помещение, капитан Б. пустил их туда и готовился было приступить к наблюдениям, но оказалось, что аквариум для этой цели совершенно непригоден, так как когда он начал бросать им пищу, то они, суетясь, кидаясь во все стороны, взрывали лежавший на дне ил и таким образом поднимали такую муть, что среди нее ничего не было видно. Тогда пришлось рыб снова перенести в пруд, а аквариум перестроить, заменив земляное дно кирпичным и покрыв его толстым слоем крупного гравия.

На этот раз аквариум оказался вполне пригоден, и когда рыбы, будучи в него перенесены, вздумали было, зарываясь носами в песок, поднимать его вверх с целью произвести муть, труды их оказались совершенно напрасны.

При этом Б. увидел, что рыбы, быстро двигаясь к тому месту, где бросалась пища, то открывая, то закрывая рот, останавливались иногда по нескольку секунд в положении замирания, т.е. совершенно не двигаясь, причем хвост был вытянут и конец его только колебался во все стороны, а все плавники были расправлены. Затем рыба опять отправлялась на поиски и притом большей частью к тому месту, где заметно было наиболее сильное течение воды.

Тогда при следующей кормежке он произвел новый опыт: пустил пищу рыбам через вводящую воду трубу и заметил следующее: рыбы без крючков на носу, посуетившись довольно долгое время, втыкали почему-то носик свой в песок и останавливались на секунду не шевелясь, а имеющие крючки—хватались за плавающие мимо веточки и, как бы на что-то сердясь, вновь бросались вверх к следующим веточкам и сбрасывали первые.

Долго думал Б., что бы могли означать у рыб такие приемы, и пришел к убеждению, что недаром одни из них имеют слишком длинные, узкие носики, без рожков, а другие — гораздо более широкие и короткие носики, снабженные на конце 2—4 рожками, и что, по всей вероятности, здесь имеется какая-нибудь да цель. И вот на следующий же день Б., вынув со стороны притока воды стекло и вставив обожженную глиняную трубку, переменил приток воды в аквариум из верхнего, падающего, на среднее течение и набросал еще больше различных полусгнивших, но крепких веточек. А затем, продержав рыб без пищи дольше, чем всегда, пустил струю проточной воды средним течением, опустив в нее и пищу. Рыбы заволновались еще сильнее, чем прежде, бросились к отверстию трубы, через которую неслась пища, причем некоторые из них, быстро воткнув носики в песок, останавливались, работая только усиленно жабрами и ртом, а другие устремлялись ловить своими рожками веточки. Одну из них он заметил даже быстро возвращавшейся к трубе с держащейся на носу палочкой. Сначала он думал, что это была просто случайность, что рыба, захватив как-нибудь сильно рожками палочку, не могла ее затем сбросить, и не придал особого значения этой проделке, но на другой день после кормления, придя к своим пленницам, несказанно был поражен картиной, которая ясно обрисовалась в чистой воде около трубы. Здесь были в беспорядке сгруппированы веточки, причем концы некоторых были воткнуты в песок, а концы других воткнуты под низ трубы.

Это до того его заинтересовало, что он немедленно приготовил пищу и открыл опять отверстие трубы. Рыбки, бывшие до этой минуты совершенно покойными, засуетились, взбудоражили весь песок и, быстро подойдя к палочкам, одни схватились за них рожками, а другие воткнули рыльца в песок. Затем все успокоились и, шевеля только слегка хвостиками, сильно заработали ртом и жабрами. Тогда ему совершенно ясно стало, что оригинальная эта постройка была произведена не кем иным, как рыбами, и потому, как ни жалко было, но для того, чтобы еще более убедиться в своем предположении, он в третий раз разорил всю постройку. Живой мирок его снова заволновался. Рыбы заплавали во всех направлениях, одни из них хватали палочки на рожки и быстро направлялись к трубе, другие втыкали носик в песок, как бы ожидая пищи.

Однако как долго он ни сидел, наблюдая за этой суетой, но постройку ему эту и на этот раз опять-таки не удалось видеть. Пришлось ограничиться лишь тем, что прибавить рыбкам немного строительного материала и болотной зелени с корнями. Грандиозная постройка же была выстроена, должно быть, за ночь и на другой день утром появилась уже в полной своей красе. Она поднималась почти до верху трубы, причем палочки были воткнуты в различных направлениях, запутаны корнями растений и представляли из себя как бы натуральные корневые переплеты маленьких деревьев, смешанные с корнями растений.

Дальнейшие наблюдения убедили его, что рыбы производят эти постройки с целью задержать свое тело при помощи зацепа, чтобы ловко воспользоваться быстро несущейся мимо их ртов пищей, а кроме того, он заметил еще, что, как только разорялась постройка, рыбы бросались дружно на новую работу, помогая одна другой подносить палочки к трубе, и держали их на рожках до тех пор, пока следующая товарка не помогала своей палочкой сделать первое закрепление; тогда только рыбка, освободившись от работы, спешила на дальнейшие поиски нужного материала.

Брачного периода, при всем желании и усердии к наблюдению, капитану Борщевскому, однако, не удалось видеть, но несомненно, что период этот был, так как некоторые из околевших от разных причин рыбок оказались с икрой. К тому же вскоре и все рыбки погибли, оставшись без ухода вследствие поразившей его самого тяжелой болезни — гнилостной пузырчатой лихорадки, подхваченной им при собирании различных моллюсков в вонючих болотах рисовых полей.

Болезнь эта продолжалась несколько месяцев, и когда он, наконец, немного от нее оправился, то не только все в аквариуме оказалось уже мертво, но даже и вода в нем совсем повысохла.

Из других особенностей в жизни этих рыб капитаном Борщевским была замечена необычайная чувствительность их к непогоде. Это были как бы живые барометры. Каждый раз, как они забирались под выдававшуюся над берегом скалу, можно было наверно ждать вскоре дождя, а когда они начинали особенно энергично копаться в иле, то это было всегда верным признаком скорого наступления грозы или сильного ливня. Проходил дождь, и рыбки весело толпились около места, где получали корм, а хмурилось небо, и они снова забивались под скалу и зарывались в ил.

Вообще надо заметить, что инстинкт у этих рыб довольно сильно развит, и после полугодового пребывания в аквариуме они не только подплывали к краю, когда наступало время их кормежки, но даже как бы узнавали того, кто их обыкновенно кормил, и, заслышав его шаги, начинали усиленно копаться и рыться в иле. Наконец, при стуке в стекло также вылезали из ила и плыли к тому месту, где раздавался стук, и, как бы предвкушая сладость предстоящего угощения, копали усердно рылом песок.

Что касается до пищи, то они положительно ничем не брезговали. Вначале Б., желая их побаловать, кормил одними лишь дождевыми червями, которых резал на куски и бросал горсточками в воду, лившуюся из канавы в аквариум. Этими червями он кормил их два раза в неделю и придерживался этого способа около 2 месяцев, а затем, заметив, что они вполне прижились, а червей доставать было довольно хлопотливо, начал кормить их чем ни попало: садовыми улитками, кузнечиками, которых так же резал, как и червей, на кусочки, кашицей из мякоти хлеба, вареной рисовой и пшенной кашей. Из последней он делал род шариков, которые впускал в аквариум вместе с водой. Рыбки ели их с особенной охотой и, заметив в воде, приходили в волнение, суетились и плескались. Кроме того, они ели охотно также местные лепешки — «нон», солдатский хлеб, мух, гусениц и мучных червей — словом, все, что только ни попадало в их широкую пасть. Негодные, однако, для них корешки, рубленую капусту, морковь, вареный картофель, которые он пробовал им давать, они быстро выбрасывали назад и вообще за пищу, к которой были примешаны эти овощи, брались не особенно охотно.

Но вообще надо сказать, что рыба эта так обжорлива, что, достигай она крупных размеров, ее смело можно бы назвать речной акулой.

Что касается до температуры воды, то она не должна превышать +14° по Р., иначе рыба становится крайне вялой, а при еще более повышенной гибнет. Чтобы охладить воду, капитан Борщевский клал летом в нее куски льда.

---

¹ Сюда же было набросано несколько обломков стеблей и листьев полусгнивших зеленых водяных растений.