Мезонаута, или прусская рыбка, является одной из наиболее интересных новинок последнего времени, но, к прискорбию, пока представляет собой еще большую редкость, так как место ее родины представляет собой опасный очаг страшнейших тропических лихорадок.

Местность эта — болота реки Амазонки близ города Менао — настолько в этом отношении опасна, что всем матросам останавливающихся близ него судов даже строго воспрещено туда отправляться из страха, как бы случайно не занести эту лихорадку на корабль, и всякий ослушавшийся этого приказания подвергается штрафу в 50 марок. А потому понятно, что и охотников ехать туда за рыбой бывает немного.

Рыба эта принадлежит к семейству хромид и получила свое название прусской за оригинальную окраску своего тела в два цвета: черный и ярко-серебристо-белый, которые, как известно, представляют собой цвета прусского национального флага.

Разрисовка ее лучше всего видна на рисунке (рис. 7.39), но она не всегда бывает такой: часто рыбка покрывается черновато-желтыми пятнами, отчего становится пестрой. Это зависит от разных причин, о которых скажу впоследствии. Самка отличается от самца более короткими брюшными и менее заостренными спинным и заднепроходным плавниками, а во время нереста — черноватой окраской, которая у самца тогда золотисто-желтоватая.

Рыбка эта одно время была в аквариуме в Москве только у К. К. Гиппиуса, где достигла очень крупной величины в 4—5 вершков (такова, впрочем, ее нормальная величина), но приплода не дала, а потому я был крайне обрадован, получив от московского любителя П. И. Корнева письмо, в котором он подробно излагал всю историю имевшихся у него прусских рыбок и тех условий, в которых они дали у него приплод.

Первую пару своих рыбок П. И. приобрел еще осенью 1913 года. Рыбы были только что привезены из Германии. Но паре этой не посчастливилось — не прошло и месяца, как самец погиб. Причиной его гибели П. И. считает, с одной стороны, какой-то появившийся на теле рыбы плесневидный налет, а с другой — настойчивое преследование самца самкой, которая, будучи гораздо крупнее его (самец имел 3 вершка, а самка 4) и сильнее, немилосердно его била.

Судя по описанию налета, возможно, что это был так часто встречающийся у наших экзотических рыб, ошибочно принимаемый за грибок костиазис — болезнь (см. 2-й т., 285 стр.), производимая опасной инфузорией Costia necatrix. Отличить ее можно прекрасно в самый слабый микроскоп или даже в сильную лупу, так как характерные, имеющие форму плоских грушевидных лопаточек паразиты очень ясно видны. С другой стороны, возможно, что это был и грибок, появившийся у рыбы на пораненных самкой местах.

Такого рода битвы у этих рыб, как и вообще у других хромид, неизбежны, так как являются одним из странных способов их ухаживания, причем забивается не всегда самец, а вообще та из рыбок, которая бывает слабее; но в этом случае, конечно, было жаль, что ухаживание окончилось так печально и что погибла такая редкая рыбка.

К счастью, однако, П. И., такому же горю подвергся и другой московский любитель, приобретший одновременно с ним также пару прусских рыбок, причем забит был у него не самец, а как раз наоборот самка.

П. И. поспешил приобрести у него овдовевшую его рыбку и таким образом у него получилось опять пара.

Обе рыбки были помещены в небольшой, вместимостью в 3 ведра, аквариум со старой годовалой водой и с хорошо укоренившимися и разросшимися перистолистником и валлиснерией. Кроме того, на случай новых битв для укрытия преследуемой рыбки положены были боком на дно несколько цветочных горшков.

Горшки эти рыбкам очень понравились и первое время та и другая укрывались в них днем, даже без всяких драк. Затем, освоившись, они начали мало-помалу оттуда выплывать и, встречаясь на пути, вступать в борьбу.

Так как рыбки были приблизительно одинаковых сил, то победительницей в этих драках являлась не одна какая-нибудь, а то та, то другая. Однако впоследствии, по-видимому, самка несколько выбилась уже из сил и потому начала держаться ближе к поверхности, укрываясь в гуще растений. Температура воды все время поддерживалась у них между 21° и 22° тепла по Р.

Тем временем подошла весна и рыбы начали вести себя несколько иначе: драки становились все реже и реже и у рыбок появилась какая-то заботливость, какая-то необычная склонность к опрятности: то им мешала какая-нибудь ветка растения и они старались ее нагнуть, оттягивая в сторону, то они принимались тщательно очищать поверхность всех цветочных горшков.

Зная по опыту, что так обыкновенно начинается подготовка к икрометанию у родственных с ними херосов, П. И. пересадил своих рыбок в другой, более обширный, вместимостью в 15 ведер воды, аквариум, также со старой водой и хорошо разросшимися растениями.

Но первое время по пересадке рыбы чувствовали себя не совсем хорошо: яркая их окраска побледнела, аппетит пропал, вообще они выглядели вялыми и начали по-прежнему опять прятаться в горшки и темные места.

Скоро, однако, все пришло в норму. Рыбы начали делаться все оживленнее, есть с прежним аппетитом и поедали, как и прежде, массу мотыля, а когда наступило начало мая, принялись за заботливую чистку горшков, причем чистили не один какой-нибудь, а все пять.

Тогда П. И. насторожился и начал со дня на день ждать икрометания.

Действительно, икрометание это не заставило себя ждать и, начавшись 4 мая утром, продолжалось часа два-три. Откладывались икринки на горшки.

Кладка происходила совершенно так же, как у цихлазом, и если была какая-нибудь разница, то разве только в том, что мезонауты откладывали свою икру более правильными, аккуратными концентрическими кругами без прогалин и соблюдали при этом поразительную опрятность, смахивая с поверхности малейшую появившуюся соринку.

Уход за икрой распределялся равномерно между самцом и самкой, пожалуй, даже более самкой, и заключался главным образом в вентиляции, т. е, в постоянном обмахивании ее грудными и брюшными плавниками, а отчасти и хвостовым. Икринок было выметано очень значительное количество: от 700 до 800 штук.

На третий день икринки вдруг зашевелились: это двигались вылупившиеся в них мальки, которые хвостиками торчали кверху, но отделиться пока не могли, гак как были еще прикреплены брюшками к оставшейся от икринок оболочке.

И вот тут-то выяснилась причина, почему рыбки очищали не один какой-нибудь избранный ими горшок, а все пять. Оказалось, что они то и дело переносили своих мальков с одного горшка на другой, оставляя их на одном месте не более часа, много двух. Причем как тот горшок, на который переносили мальков, так и тот, который оставлялся, каждый раз подвергали самой тщательной очистке.

Перенося мальков на новое место, родители набирали их осторожно по нескольку штук в рот и потом потихоньку выплевывали. Причем мальки прилипали остатками неотделившейся еще от них оболочки икринок к горшку и оставались к нему прикрепленными.

Выплевывая, родители старались поместить их возможно ближе друг к другу, не чересчур скучивая; так что распределение их сохранялось всегда приблизительно такое же, как и распределение икринок при икрометании.

Такой уход продолжался дня 4, а затем мальки начали пытать свои силы, отделяясь или, лучше сказать, как бы отпрыгивая от икринок. При первых попытках они подпрыгивали лишь едва-едва, а потом все выше, выше, пока, почувствовав наконец силы, не уплывали.

Зоркий, однако, глаз родителей не оставлял и тут ни одного из них ни на минуту, и тотчас же мать и отец возвращали смельчака обратно. Так дело шло, пока все приблизительно не развились одинаково.

А тогда родители, как и херосов, начали сгонять их вместе и водить гулять стадом, мать плывя впереди, а отец сзади. Более сильные мальки плыли в кучке, а более слабые садились на родителей, особенно на мать, часто буквально облепляя их всех: садясь им на спину, на бока, на голову, на глаза и даже на плавники.

К ночи картина менялась: каждый вечер все мальки загонялись в один из тщательно очищенных заранее горшков и запирались в нем. Родители становились у входа сторожами и загораживали в него вход, не давая ни одному из мальков выплыть. Здесь мальков держали до рассвета, а затем опять они все вместе плавали по аквариуму, часто держась дна, где родители по временам останавливались над каким-нибудь кормным местом и давали возможность малькам самим ловить встречающихся тут инфузорий.

Потом вместо горшков родители начали сгонять их на ночь в густо заросшие растениями уголки, где все мальки размещались уже на ветках и листьях, пока, наконец убедившись, что они все уже достаточно окрепли, не предоставляли их своим собственным силам.

Тут мальки расплывались по всему аквариуму, охотились то там, то сям за встречавшимися инфузориями, но на ночь первое время старались все-таки держаться где-нибудь поблизости друг от друга и собирались обыкновенно кучками то на одном, то на другом растении.

Из всей выметанной икры у П. И. вывелось около 500—600 мальков. Мальки росли быстро, и родители чувствовали себя прекрасно, а потому он питал уже самые розовые надежды. Но случилось совершенно неожиданное, крайне прискорбное обстоятельство.

К концу мая ему пришлось переехать на дачу, и притом на дачу, еще не совсем отстроенную.

Перевезя со всевозможными предосторожностями как мальков, так и родителей, он поместил их предварительно в кухне, в помещении, которое было вполне уже отстроено и где, благодаря ежедневной топке печи, воздух нагревался более, нежели в других не отстроенных еще комнатах. Но это-то обстоятельство и явилось роковым. Днем благодаря топке, температура поднималась до 28 и даже более градусов по Р., а ночью падала чуть не наполовину. Между тем, как мы уже говорили, самая благоприятная температура для этих рыб +17—20°, а при 14—15° они становятся вялыми и почти ничего не едят.

К тому же вода оказалась не совсем удовлетворительной. Во вновь выкопанном колодце она была очень мутной, а потому пришлось делать смесь, подбавляя в эту колодезную 2 части воды, взятой из реки Клязьмы, и 1 часть капельной, дождевой. Кроме того, в смесь эту П. И., как и раньше, добавлял немного соли.

Аквариумы были устроены совершенно так же, как и в Москве, и сначала все шло прекрасно: рыбы быстро в них освоились и недели через две даже занерестились и выметали, как и в первый раз, на горшках икру; но на третий день икра эта почему-то побелела и была съедена самими рыбами, так как надо заметить, что испорченную икру мезонауты всегда сейчас же поедают.

Делать нечего — пришлось примириться.

Но неудача продолжалась и далее: недели через три рыбы выметали опять икру и с чем и же результатами, недели через три — еще и опять то же самое.

П. И. был в отчаянии, но отчаяние его вышло из пределов, когда не только все пометы икры оказались бесплодными, но погибли в конце концов и сами производители.

Погибли же они от следующей крайне странной и редкой болезни.

Сначала у самки, а потом и у самца вдруг выпучились настолько глаза, что представляли собой совсем глаза телескопов, только выдавались еще выше и были несколько заострены. Высота их достигала до 1¹/₂ сантиметров, причем, однако, они казались совершенно здоровыми и только орбита их была очень красна и как бы вывернута наружу. Сначала рыбы чувствовали себя, казалось, вполне хорошо, окраска их оставалась по-прежнему яркой, ели также с аппетитом и только проявлялась некоторая вялость и как бы какое-то беспокойство при движениях, что П. И. приписывал тому, что они плохо видели и плавали несколько как бы ощупью. Кончилось тем, что глаза у них лопнули, на месте их образовался род кровавой впадины, которая покрылась сапролегнией, и рыбы погибли, сохранив, однако, до последней минуты яркую окраску.

Причиной болезни П. И. считает то и дело менявшуюся, переходившую из одной крайности в другую температуру воды; но мне кажется, что причиной были здесь личинки сосущих червей (Hemistomum spathaceum), забирающиеся часто в глаза рыб и вызывающие их побеление и выпячивание. Яйца этих сосущих червей обыкновенно попадают в воду вместе с экскрементами водных птиц, в желудке которых эти черви проходят свое превращение. Из проглоченных таким образом рыбами яиц в желудке их развиваются личинки, которые пробираются в глаза рыбы и образуют там ясно различимые, состоящие как бы из палочек бельма.

П. И. как раз брал часть воды для своих рыб из одной заводи р. Клязьмы, где, как он сам говорит, всегда встречается немало куликов, водяных курочек и других водных птиц, и, возможно, что с ней-то и были занесены яйца сейчас упомянутых червей. Единственно, что меня заставляло сомневаться в справедливости моего предположения, это что у погибших мезонаутов не было помутнения глаз; но подтверждением предположения явилась такая же болезнь у телескопов П. И., у которых глаза покрылись именно такими бельмами, как я выше говорил, и которые также погибли после того, как у них полопались глаза. Возможно, что у погибших мезонаутов личинки червей почему-либо не могли проникнуть до роговой оболочки и остались внутри глаза, вследствие чего даже, по всей вероятности, появлялась и та слепота, которая, как мы выше видели, мешала рыбам плавать с прежней уверенностью.

Такова была печальная судьба рыб-производителей. Но не более отрадна была и судьба, постигшая самый приплод.

Перевезенные со всеми предосторожностями, как и их родители, па дачу, мальки начали также сильно гибнуть, частью, быть может, оного, что при пересаживании их в ведро для перевозки, вследствие чрезмерной их прыткости, их пришлось ловить не сеточкой, а сифоном, а частью, может быть, и от резко менявшейся температуры воды, о которой мы выше говорили.

Словом, от того или другого, но у П. И. от имевшихся 600 мальков к концу лета сохранилось всего только 50. Большинство из этих рыб достигло уже размера серебряной 50-копеечной монеты, и парочку таких рыб он привез даже мне.

Относительно этих мальков П. И. строил большие планы, предполагая хотя бы часть их дорастить до половозрелости, а другой частью поделиться с другими любителями.

Но и тут судьба сыграла с ним плохую шутку. Отправившись как-то на ночевку в Москву и возвратясь на другой день вечером, он был поражен ужасным зрелищем: все его рыбы, оставленные им в полном здравии, лежали мертвыми. Оказалось, что прислуга, которой был поручен уход за рыбами, не обратила внимания, что работавшие в помещении плотники, открыв на время форточку, оставили ее открытой и на ночь. Температура в комнате, конечно, понизилась, а к довершению всего и подогревавшая лампочка за недостатком керосина выгорела и, должно быть, среди ночи потухла. И вот в аквариуме температура вместо потребных для рыбок 20° спустилась до 10°, а может быть, и менее — результатом чего и явилась смерть рыбок.

Так что от всего этого приплода осталась в живых только привезенная мне парочка. Пока рыбы эти живут у меня хорошо, но требуют постоянной — не ниже +20° температуры воды. И как только она несколько понижается, сейчас же опускаются на дно и забираются в гущу растений. В обычное же время они держатся постоянно у поверхности, так как у меня вода не освежается воздуходувным аппаратом, а я только время от времени переливаю ее тонкой струей из стакана; у поверхности же она всегда и без того бывает больше насыщена воздухом, чем в остальной части. Мне казалось даже, что по временам, подплывая совсем к поверхности, они как будто заглатывают и наружного воздуха. Во всяком случае, рыбы эти очень любят обилие воздуха и при его отсутствии сейчас же становятся вялые. Кушают как та, так и другая с большим аппетитом и готовы есть во всякое время, стараясь брать как можно больше.

Смешно смотреть, когда, схватив одного мотыля и видя другого, они стараются заглотить его поскорее, чтобы схватить и второго. Поменьше рыбка — та просто давится, если видит еще перед собой мотыля, и потому я даю теперь ей по одной штучке, бросая следующего только тогда, когда она уже первого хорошенько съела.

Кормя мотылем, надо выбирать мотыль помельче. Они ловят его всегда близ поверхности, в то время, когда он падает на дно. Со дна же собирают лишь в том случае, если уж очень проголодаются.

Обладая, как я сказал выше, прекрасным аппетитом, мезонауты готовы есть без конца, пока не наедятся, что называется, до отвала. Но давать им столько не надо. Лучше вместо одного раза кормить два.

Особенно оригинальной является еще у них окраска тела, которая, по-видимому, связана с температурой воды и количеством находящегося в ней воздуха.

Интересно, что та характерная окраска, которая дала повод к ее названию прусской рыбкой, появляется и держится у нее по моим наблюдениям, не при высокой, в которой она, как говорят, нуждается, температуре, а чаще всего при +17—18 градусах. Не указывает ли это, что, может быть, +17° ее нормальная температура и что, давая ей 21 и 22 мы слишком преувеличиваем потребность ее в тепле? Чтобы проверить это, я думаю даже постепенно понижать ее, довести до +17° и попробовать держать рыбку постоянно в воде такой температуры.

Это было бы значительным облегчением ухода за ней, так как температура в +17° бывает у многих любителей в квартирах, а для поднятия ее до 20 и больше приходится уже прибегать к нагреванию то и дело коптящей лампочкой, что отравляет, по крайней мере мне, всякое удовольствие.