Ко еще ни один человек не подружился с крокодилом. Можно вырастить его из яйца, кормить его, заботиться о нем всю свою жизнь. А потом он убьет тебя, потому что он крокодил, а крокодилы и люди отличаются друг от друга больше, чем жара от холода. Это разница в миллионы лет. Время проглядело крокодилов.

Завести крокодила я мечтал, познакомившись с гекконом, лет с шести. Представление о крокодилах в ту пору у меня складывалось из стихов Чуковского, кадров фильма "Тарзан", превосходных рисунков старых анималистов в "Жизни животных" и яркого впечатления, оставленного этим безразличным (не в пример любимцам публики обезьянам и медведям) ко всему окружающему существом, полупогруженным в мутную воду за толстым стеклом в передвижном зверинце. Были и другие детские стихи – Маяковского о зоопарке,– но виданный мною крокодил не производил впечатления "грозы детей" (оказалось, что он вовсе и не зеленый). Впрочем, как я узнал позже, передвижной зверинец выставлял китайского аллигатора (Alligator sinensis), а этот вид наименее опасен для детей, не говоря уже о взрослых. Впоследствии я также узнал, что крокодилов в зоомагазинах не продают, и приходилось только разглядывать их на рисунках, фотографиях, в террариумах зоопарков, где они сохраняли все то же феноменально безразличное отношение к жизни, вызывая у окружающих сомнение в своей одушевленности.

Крайне проворными и агрессивными они оставались на киноэкране. Десятками они шумно плюхались в воду с пологих берегов тропических рек, коварно подбирались к отважным путешественникам, те в свою очередь отстреливались, а то прыгали в воду и сражались с ними врукопашную. Один киноловкач даже ухитрился вставить крокодилу в разверстую пасть распорку. Еще позднее я узнал, что так потрясшие меня (и, вероятно, других зрителей) крокодилы в фильме "Тарзан" были искусственными, управлялись с помощью полупроводников, а теперь навечно прописаны в стране чудес Уолта Диснея – Диснейленде.

Только через семнадцать лет мне удалось реализовать свою мечту, а до этого приходилось довольствоваться рептилиями – аборигенами Закавказья – и с завистью вычитывать изредка в газетах и журналах сообщение о каком-то счастливчике (у нас или за рубежом), который завел домашнего крокодила.

Благодаря своей работе я подолгу бывал в экспедициях и делился своими трофеями с зоопарками. Поэтому, когда весной 1970 года я выловил пару гюрз, пару красивых малоазийских гадюк (в ту пору они редкости не представляли, а о "Красной книге СССР" и вовсе не помышляли), изрядное количество полозов, ящеричных змей, каспийских черепах (Mauremys caspica) и ящериц и уложил всю эту извивающуюся, шипящую, норовящую укусить компанию в обычный ящик с надписью: "Ленинград. Зоопарк, террариум", то к посылке присовокупил письмо, где выражал надежду заполучить в обмен "что-нибудь экзотичное".

Ответ не замедлил прибыть. Малоазийские гадюки, оказывается, произвели сенсацию. Гюрзы и все остальное тоже. Черепашки – просто прелесть. Венчала письмо фраза: "Мы могли бы отдать нильского крокодила (Crocodylus niloticus) длиной около 80 сантиметров, но не уверены, доживет ли он до Вашего приезда".

С окончанием полевых работ я взял отпуск и прилетел в Ленинград. И вот июльским утром до прихода посетителей в зоопарк я направился к зданию лектория, где тогда временно помещался террариум, и на балконе в клетке с металлической кюветой увидел ее. Ее звали Виконтессой. Все-таки дожила! Заведующая отделом рептилий Валентина Иголкина рассказала мне о ее злоключениях и о том, чем обязан этот нильский крокодил (предположительно самка) столь странному имени.

В начале октября 1969 года Виконтессу привезли в СССР гости из Африки в качестве подарка вместе с цесарками, павлинами, шпоровыми черепахами (Geochelone sulcata). Транспортировали ее в металлическом ящике, а температура была ниже нуля. Короче, Виконтесса, прибыв в террариум, уже дышала на ладан, ведь крокодилам для хорошего самочувствия требуется никак не менее 25 °С. В ту пору Валентина читала роман Шодерло де Лакло "Опасные связи" и в честь одной из героинь рептилию нарекли Виконтессой. В сокращенном виде имя звучало вполне приемлемо – Викки.

Разумеется, были приняты срочные меры, и крокодил ожил. Теперь встала более трудная задача: заставить принимать пищу. Предлагалось все то, перед чем не устоит ни один здоровый крокодил: рыба, лягушки, мелкие зверьки в живом и мертвом виде – безрезультатно. Температура воздуха и воды в террариуме была доведена до 30–32 °С – тот же эффект. Не помогли ни инъекции витаминов B1 и B12 ни ультрафиолетовое облучение, ни содовые ванны. Пришлось прибегнуть к принудительному кормлению. Более полугода примерно раз в неделю Виконтессу извлекали, держа крепко за шею, вставляли ей в пасть дощечку, обитую поролоном, с узким окном посредине. Глотка смазывалась вазелином или маслом, туда проталкивались одна за другой пара белых мышей, смоченных водой, и вливалась вода. Ведь крокодилы едят обычно в воде и, даже поймав добычу на суше, уволакивают ее в воду, как я сам впоследствии мог убедиться.

Процедура эта была связана с трудностями: разжать челюсти крокодилу, даже небольшому, не так-то легко. Мышцы-смыкатели у этих рептилий очень сильные, а вот размыкатели – слабые, так что если обхватить челюсти рукой, крокодил не сможет их разжать. Вдобавок ко всему, зубы у крокодилов слабо держатся в ячейках челюстей, и поэтому Виконтесса всякий раз оставляла в дощечке несколько зубов. А один раз она извернулась и вцепилась в запястье одной из ассистенток. Пришлось повозиться, разжимая челюсти, а потом оказывать срочную медицинскую помощь.

Летом Виконтессу поселили в засеченном ящике с кюветой на балконе лектория. Однажды она вылезла из ящика и свалилась с третьего этажа чуть ли не на головы посетителей. Это падение не прошло для нее даром, и некоторое время спустя с ней стало твориться что-то неладное, явно свидетельствующее о нарушении координации. Она то вертелась вокруг своей оси в воде, то проделывала еще что-нибудь в том же духе. За время ее пребывания в Ленинграде удалось лишь залечить ей глубокие трещины на коже, но тем не менее верхний слой покровов шелушился и опадал, оставляя на дне каждое утро полупрозрачные хлопья роговых чешуй.

– Ну так что же, берешь? – спросила меня Валентина.

– Что за вопрос? Разумеется!–ответил я.

– И ты надеешься, что она выживет? – вопрос прозвучал как эпитафия Виконтессе.

Откровенно говоря, мне было трудно судить, выживет она или нет: до сих пор мое знакомство с крокодилами было только из книг.

Я расспросил Валентину об условиях содержания крокодилов. Просторный террариум с металлической кюветкой, снабженной сливным отверстием, был уже у меня подготовлен перед отъездом.

Из беседы я выяснил, что для крокодилов всех видов главное – это достаточно высокая температура воды и воздуха (никак не ниже 25 °С и не выше 30–32 °С), причем обеспечить их теплым водоемом необходимо в первую очередь, чтобы в случае охлаждения воздуха им было где укрыться. Пища – мясо и рыба, которые могут предлагаться в виде всякой мелкой живности. Корм (если он не живой) дается в воду, которая должна быть не хлорированной. Даже у крокодилов, сызмальства находившихся и выросших в бассейнах зоопарка, в случае их смерти при вскрытии находят в желудке камни, которые необходимы им как балласт, так что на дно водоема необходимо положить несколько камней, размеры которых должны соответствовать размерам крокодилов.

И вот Виконтесса извивается в зеленом брезентовом чехле и никак не соглашается улечься, свернув хвост, в мой портфель. Выйдя на улицу, я извлек чехол и взял ее под мышку. Прохожие гадали, какую такую рыбу я несу. Некоторые, застенчиво улыбаясь, спрашивали меня, а мой правдивый ответ воспринимали как желание отвязаться. Тогда приходилось останавливаться и, отстегнув клапан на чехле, предъявлять им конец хвоста, усаженного роговыми зубьями.

Я нырнул в метро, презрев один из пунктов "Правил пользования метрополитеном", гласящий: "С животными вход воспрещен". Виконтесса, зажатая под мышкой, вела себя спокойно несколько остановок. Когда вдруг она задергалась и забила хвостом, вокруг меня мгновенно образовалось пустое пространство. Десятки пар глаз безмолвно вопрошали: что это? Внутренне похолодев, я узрел краем глаза милицейскую форму. "Не пугайтесь... это всего лишь крокодил...",– пролепетал я. Бесстрастный голос, объявивший мою остановку, прервал дальнейшие пояснения.

Остановился я тогда у родственников. Когда я подходил к дому, за мной тащился хвост мальчишек, побросавших свои игры во дворе и радостно вопящих: "Живого крокодила несут!" Моя двоюродная сестра встретила Виконтессу с присущим ей экзальтированным восторгом. От призывов выпустить ее погулять по ковру я отказался и поместил на время в ванную комнату. Муж моей сестры Юра отнесся к появлению Виконтессы довольно прохладно, так как был твердо убежден, что, будучи родом из бассейна Нила, она непременно должна являться носителем какого-нибудь страшного тропического заболевания. Но рассказ о драматической судьбе Виконтессы смягчил его, и он стал отговаривать меня ехать с крокодилом в Москву, куда я отбывал ночным поездом, а, сменив билет, срочно лететь в Баку и заняться ее лечением. Видя, что его уговоры не действуют (мною овладела ни на чем не основанная уверенность, что с Виконтессой уже ничего худого не может случиться), он резюмировал: "Как видно, словом "натуралист" обозначают человека, ищущего приключений на свою голову".

Пока Виконтесса сидела в ванне, я вышел в близлежащий магазин игрушек и спросил самую большую пустую коробку. Эта коробка должна была стать временным пристанищем Виконтессы в ее путешествии из Ленинграда в Москву поездом и из Москвы в Баку самолетом. Позже, в Баку, я обнаружил на дне коробки надпись карандашом от руки: "Заяц". Это как нельзя лучше соответствовало истине – Виконтесса все свои путешествия (кроме самого первого, из Африки в СССР) проделала зайцем.

Когда я принес коробку, совсем уже подобревший Юра взялся вырезать в ней замысловатые клапаны, чтобы Виконтесса могла дышать, настолько хитроумные, что снаружи они были совершенно неразличимы, а потому навряд ли пропускали воздух.

И вот Виконтесса упакована в чехол, а чехол уложен в коробку. Еще в моем багаже чемодан и портфель. Никому из пассажиров-попутчиков не придет в голову, что на борту лайнера Ил-18, вылетающего по маршруту Москва–Баку, с ними путешествуют семь видов рептилий, четырнадцать – амфибий, а также живой корм – сверчки, саранча и мучные черви.

Коробку и портфель я взял с собой в самолет. Коробку уложил там, где хранят ручную кладь, приоткрыв клапаны; портфель поставил в ногах, расстегнул пряжку, снял крышку с бидона, в котором плескались аксолотли и шпорцевые лягушки.

Откинувшись на спинку кресла, я стал строить планы о том, где кого я дома пристрою и как быть с Виконтессой. Валентина Иголкина предложила мне "расколоть" Виконтессу на каком-нибудь необычном корме: скажем, предложить ей раков или черепах.

Ценные советы мне в Москве дал и Александр Хуторянский, бывший в то время заместителем директора Московского зоопарка по научной части, знаток болезней рептилий. "На рептилий благотворно действует слабощелочная среда, и на этом основано старинное средство циркачей – купать питонов в молоке,– говорил он.– Попробуйте содовые ванны. Сделайте инъекции витаминов B1 и B12 по 0,5 миллилитра в мякоть задней ноги, туда удобнее ввести шприц. Температуру держать постоянно не ниже 30 °С".

Перебирая все эти наставления в уме, я задремал, а очнулся, когда самолет уже шел на посадку. Ночной Баку встретил нас (меня и животных) ливневым дождем; но меня, к счастью, уже ждали. Всем не терпелось увидеть крокодила, но я открыл коробку только дома, выпустил Виконтессу на пол (она сразу же удрала под диван), выпустил в ванну тритонов, аксолотлей, лягушек; жаб и саламандр посадил в сырой мох, змей оставил в мешках и завалился спать.

С утра я занялся размещением моих животных по аквариумам и террариумам. Покончив с мелочью, я принялся за Виконтессу. Огромный террариум стоял на открытом балконе, но погода была пасмурная, и я временно поместил ее в ванной комнате. Пользуясь ленинградской методикой, я насильно скормил ей два куска рыбы; кормежка прошла без приключений. Мой друг, увлекающийся подводной охотой, принес в дар загарпуненную им крупную кефаль. Но Виконтесса ею пренебрегла. На следующий день тучи рассеялись, и Виконтесса выехала на балкон. Казалось, она чувствует себя неплохо. Как только поднялось солнце, она выбралась на сушу и разлеглась, разинув пасть и прикрыв глаза. Пока она нежилась, я ее разглядывал во все глаза. Ноздри, похожие на перископ, как пара запятых на кончике морды; изогнутая и кончающаяся позади глаз линия рта, придающая выражение ехидной ухмылки; частокол зубов, усеявших верхнюю челюсть; серо-зеленые щитки, покрытые узором, словно бы черной вязью; ряды зазубрин–на спине поменьше, на хвосте покрупнее; мощный сплюснутый с боков хвост. Раскрытая пасть внутри желто-розовая, а клапан, перекрывающий глотку и носовые ходы в глубине рта, ярко-желтый. Стоило лишь прикоснуться к Виконтессе, как она открывала крупные зеленые глаза с черной поперечной щелью и норовила укусить.

Я наловчился убирать террариум в два приема, приноровясь к крокодильему естественному суточному циклу: пока рано утром Виконтесса в воде (там же и после захода солнца), я убирал на суше, как только она с первыми лучами выползала на сушу, я сливал воду и наливал свежую. Вот Виконтесса оскалилась, схватила зубами щетку, а я, воспользовавшись моментом, бросил ей в рот кусок мяса. Она захлопнула челюсти, приподняла голову, несколько глотков – и Виконтесса снова опустила голову. Мясо исчезло! Хотя это самостоятельным питанием не назовешь, но все-таки какой-то прогресс наметился.

Погода установилась совсем хорошая: днем 28–30 °С. Виконтесса грелась с видимым удовольствием. День на суше, ночь – в воде. Как-то вечером, уходя, я оставил на краю ее водоема кусок мяса, а по возвращении обнаружить его не смог. Я готов был скорее предположить вмешательство сверхъестественных сил, чем самостоятельный прием пищи Виконтессой. Опросил домашних, хотя был уверен, что никто без меня террариум открыть не осмелился бы, тщательно обследовал все его закоулки. Мяса не было! Неужели сама съела? Как говорится, "это слишком хорошо, чтобы быть правдой".

Из физиологической лаборатории я принес несколько живых озерных лягушек и пустил их к Виконтессе. Они быстро освоились, плавали в воде, сидели у нее на спине, как на острове. Но как-то вечером, выйдя на балкон, я застыл на месте: по обе стороны рта Виконтессы безжизненно свисали лягушачьи лапки. Она медленно приподняла голову, пузырем вздулось белое горло, несколько судорожных глотков – ножки исчезли в пасти. И снова лишь ноздри и глаза выступают над поверхностью в полосах лунного света. Знакомые меня поздравляли, а я, хоть и был рад безмерно, своих заслуг здесь не видел. Ничего удивительного: солнце Закавказья все-таки ближе к африканскому. Когда лягушки исчезли, Виконтесса принялась есть все: свежую мелкую рыбу (бычков и воблу) – плоды занятий отца спортивным рыболовством,– мясо, размороженную океанскую рыбу из магазина, ящериц, мышей и крыс, дохлых воробьев; ела она и свежих креветок. Кормил я ее почти ежедневно, съедала она зараз около 100–150 граммов. Постепенно складки у нее на коже начали сглаживаться, бока округлились. Заметно потолстела репица хвоста – первый показатель упитанности крокодила. Я испробовал разные корма, и все они принимались охотно. Единственное, от чего отказывалась Виконтесса, так это от зеленых жаб. Однажды к ней в террариум попал водяной уж, который долго плавал в ванночке, но им она тоже пренебрегла. Все остальное, что двигалось в воде, неизменно становилось ее добычей. В силе челюстей крокодила я убедился, когда предложил Виконтессе мертвую крысу. Она ринулась к ней и перекусила пополам, словно ножницами разрезала, в долю секунды. Когда ей попадалась крупная добыча вроде крыс, она обычно, раскусив ее пополам, съедала переднюю половину. Как-то я отловил для зоопарка мелких каспийских черепах и, готовя к отправке, обнаружил двух павших, вероятно, от авитаминоза. Панцирь у них был хоть и размягчен, но все-таки это был черепаший панцирь. Но Виконтесса разгрызла и проглотила их с отменной жадностью.

Близились холода, и, хотя я начал превращать балкон в застекленную веранду, где собирался разместить всех своих зверей, Виконтессе там уже было не место. Я перевел ее в ванную комнату. Ванна была отдана ей в безраздельное пользование: газовая колонка горела постоянно, днем ванна была сухой, и Виконтесса лежала, греясь под колонкой. Если ей становилось жарко, то она отползала в другой угол и лежала там, разинув пасть; именно так отвечают на перегрев все ее родичи, ведь у них нет потовых желез, как у зверей. К вечеру я наливал ей теплой воды, гасил свет и кормил. Таким образом, по мере сил и скромных возможностей я пытался создать ей условия, приближенные к естественным. Она нормально ела, росла, толстела. Кожа у нее стала совсем чистой, эпидермис отслаиваться перестал, и на дне ванны уже не оставалось чешуи.

Но однажды, войдя в ванную, я был озадачен: все дно оказалось усеянным массой мелких сероватых шариков разного диаметра – ну точь-в-точь прибрежная галька. На испражнения это не было похоже; к тому времени я уже представлял, как они выглядят, и даже узнал, что в Египте во времена Клеопатры они служили незаменимой составной частью косметических средств. Оказывается, все эти шарики были обкатанной непереваренной шерстью, которая скапливается в желудке у крокодила, долго сидящего на диете из мелких зверьков, и от которой он периодически избавляется не через рот, как птицы от погадок, а обычным путем. У крокодилов, которых кормят земноводными, рыбой и мясом, этого не наблюдается.

Когда Виконтесса сидела в ванне, у нас с ней завязались первые контакты. Вскоре она научилась деликатно брать мясо или рыбу из рук, и ее кормил даже мой маленький племянник. Брошенное мясо она виртуозно ловила в воздухе, упавшее в воду некоторое время искала, потом захватывала, резко двинув челюсти вбок. Завидев меня с кормом в руках, она подплывала к борту ванны и высовывалась из воды, подняв голову и приоткрыв пасть. Ей нравились поглаживания, у нее, как и у всех рептилий, была высоко развита тактильная рецепция, и она отвечала на прикосновение самыми различными реакциями. Когда ей чесали основание хвоста, она вытягивала задние лапы, проводили ладонью по спине – выгибала спину, а если ее гладили по бокам – заваливалась на тот бок, который гладили. А когда рука дотрагивалась до щитка между глазами. Виконтесса блаженно жмурилась. Эти кадры даже попали в фильм "Кому он нужен, этот Васька?".

По вечерам из ванны доносились странные звуки: словно бы простуженное кваканье жабы с каким-то похрапыванием. Вскоре эти звуки прекратились: так Виконтесса прощалась с детством. Если молодые крокодилы испускают звуки по самым разным поводам, то старые ревут только во время спаривания.

Помимо "пения" всех очень забавляло, когда Виконтесса подползала под струю теплой воды из крана и передней лапой почесывала себе спину, заламывая ее совсем по-человечьи – хотя такой авторитет, как Брэм, утверждал, что крокодилы чешутся исключительно задними лапами.

Однажды, уже в конце зимы. Виконтесса объявила голодовку. Я доставал ее и устраивал ей сеансы ультрафиолетового облучения. Она бешено сопротивлялась, но я брал ее одной рукой за шею, другой за основание хвоста, и она безвольно застывала, выразив свое возмущение тем, что опорожняла мне на одежду свой мочевой пузырь. Потом я убедился, что так поступают все схваченные крокодилы, лишенные возможности пустить в ход хвост и зубы. Кстати, единственное прикосновение, явно не нравящееся крокодилу,– это прикосновение к углу рта; за ним следует молниеносная атака. Поэтому я был поражен, когда увидел в террариуме Московского зоопарка пару маленьких крокодилят с Кубы (Crocodylus acutus), которых тогдашняя заведующая отделом Зоя Николаевна Ковалева брала на руки, а сама при этом терлась щекой об их рыльца. Это было поразительно, ибо новорожденный крокодил – это уже крокодил во всем: зачастую он даже более агрессивен, чем старый. Ведь вид старого крокодила сам по себе внушает уважение, а у маленьких врагов хоть отбавляй, и ярость атаки может заставить кого-нибудь ретироваться. А позже я заметил эту особенность и у молодняка ядовитых змей; вероятно, она свойственна всем животным, у которых слабо развита (либо вообще отсутствует) забота о потомстве и молодняк предоставлен сам себе довольно рано.

Но вернемся к истории Виконтессы. Вскоре она стала принимать пищу, и когда наступило лето, я убедился, что террариум ее уже не вмещает. Длиной она была уже 1 метр 20 сантиметров. Так она и воцарилась в ванной.

Но террариум пустовал недолго. В конце следующего лета мой приятель орнитолог Владислав Васильев, будучи в Москве, раздобыл мне полуметрового американского острорылого крокодила родом с Кубы. Я ему заочно дал кличку Чикито, что по-испански означает Малыш, и когда получил телеграмму из Москвы от Владислава: "Встречай меня Никитой рейс 3651",– то уже знал, кого перекрестили телеграфисты и кого мне предстоит встречать.

В аэропорту Владислав вручил мне ящик, обычный почтовый ящик из фанеры; я не утерпел и стал отдирать крышку прямо в зале ожидания. Через щель в полутьме я разглядел Чикито, который беспокойно завозился. С первого взгляда он мне показался симпатичным крокодильчиком, только несколько перекормленным и лишенным спортивных очертаний Виконтессы.

Он быстро освоился в бывшем жилье Виконтессы и почти сразу же начал принимать пищу. В отличие от бывшей хозяйки, он совершенно не признавал ничего в шерсти и перьях; его обычным кормом было мясо, рыба, лягушки. Не брезговал он и зелеными жабами, но терял голову при виде свежих креветок. Ими меня регулярно снабжали сотрудники, жившие на Зыхе, в пригороде Баку на самом берегу Каспия. Я подходил к террариуму с банкой креветок и пинцетом в руках, и Чикито стремглав вылетал из кюветы и карабкался на стекло. Я слегка приоткрывал переднюю стенку, а Чикито пытался вылезти, пока я не успокаивал его, бросив ему в пасть несколько креветок. Этот обжора тут же их проглатывал и снова разевал пасть в ожидании новых. Он налегал брюхом на стенку и, когда я как-то открыл ее полностью, остался стоять на задних лапах. Он так сохранял равновесие чуть ли не полминуты – это было уморительное зрелище – крокодиленок с разверстой пастью, стоящий на задних лапах, словно бы сошедший со страниц детских книжек и мультфильмов. В такие минуты жалеешь, что под рукой нет фотоаппарата, и надеешься только, что читатели поверят на слово.

Съев таким образом штук двадцать креветок, Чикито вползал в свой водоем и ждал, пока я насыплю ему еще столько же. Этих он уже ел, запивая. Все это сопровождалось звуками, умилявшими всех, кто приходил на него посмотреть. Они походили на утробный протяжный лай вперемешку с кваканьем огромной лягушки; казалось, в нем сквозит скрытая обида. Вызвать его на разговор можно было и без креветок: достаточно было поплескать рукой или ведерком в воде, как Чикито начинал свои вокальные упражнения. Он выпрашивал пищу при каждом моем появлении, и так как отказать ему было трудно, то он рос на глазах и толстел к тому же, так что вскоре стал походить на старого крокодила, особенно когда укладывал на гальке свое желеобразное, как студень, брюхо, греясь под двумя стоваттными лампами. Его я решил на зиму оставить на балконе, только подвел под металлическую кюветку грелку, изготовленную из керамических сопротивлений. Включалась она ночью и нагревала воду до нужной температуры. Чикито перезимовал отлично, его аппетит не ослабевал даже в самые холодные дни, хотя зима 1972 года в Баку была на редкость многоснежной и, как утверждали синоптики, последний раз нечто подобное наблюдалось в Азербайджане 100 лет тому назад.

Чикито все рос и толстел, не отличаясь особой агрессивностью, а в конце февраля мой крокодил уже мог бы сказать, умей он говорить: "Нашего полку прибыло".

Мне вновь довелось посетить Ленинград, и, разумеется, в первую очередь я направился в зоопарк. На этот раз со мной приехала полутораметровая среднеазиатская кобра; она захандрила и я решил показать ее зоопарковским специалистам.

В террариуме было жарко и влажно, за стеклами скользили беспокойные змеи, некоторые лежали, свернувшись под лампами; вздутия брюха ясно указывают, что ночью они кем-то полакомились. Я рассматривал все эти сокровища, но... что это за чудо? В большом аквариуме на обломке кирпича, торчащем из зеленоватой воды, расположился крохотный крокодиленок. Выглядел он не совсем так, как Виконтесса и Чикито, и неудивительно – ведь они оба принадлежали к роду "настоящий крокодил", а это был кайман, очковый кайман (Caiman crocodilus), или жакаре, как его зовут в Бразилии. Сильно укороченные челюсти, задорно вздернутое рыльце в сочетании с очень крупными навыкате глазами и обычной крокодильей ухмылкой... Короче, я договорился, что беру кайманчика на подращивание, когда же держать его мне будет негде из-за его размеров, я его возвращаю ленинградцам.

Известно, что родина кайманов – Южная Америка. Но нельзя было установить точно, откуда он попал в Ленинград. Дело в том, что как-то в террариум зашли две школьницы и поинтересовались у дежурившего там рабочего, как держать крокодилов. Как они объяснили, у них в школе, в живом уголке, живут два маленьких крокодильчика. "Может быть, это ящерицы?" – усомнился сотрудник. "Нет, у них все точно такое же, как у ваших больших крокодилов",– ответили девочки. Рабочий их проинструктировал и тут же забыл об этом случае. А через неделю девочки принесли коробку в зоопарк со словами: ,,Возьмите их, они у нас ничего не едят". В коробке оказалась пара кайманчиков. Пока персонал занимался кайманами, девочки исчезли, да так быстро, что никто не успел их даже спросить, из какой они школы.

Так эта замечательная пара осталась без адреса. Впрочем, их внешность была обманчива, так как с раннего детства они были наделены угрюмым нравом. Когда на новоприбывших пришел посмотреть заведующий сектором птиц и рептилий, он не удержался от желания погладить "прелестных малюток". "Мы не успели его предупредить,– рассказывала мне Валентина Иголкина.– Он вскрикнул и отдернул руку, а на ней красовались несколько кровоточащих царапин – кайманята умели за себя постоять". Потом мы обсудили будущее Виконтессы, она росла и ванна становилась ей тесной. Ленинградцы решили, что ей лучше будет в каком-нибудь из наших южных зоопарков, но передавать ее лучше, когда потеплеет.

В Баку я поместил малютку-каймана в круглый аквариум с дощечкой. Он грелся на ней и при малейшей опасности соскальзывал в воду, нырял под дощечку, а через некоторое время его мордашка высовывалась из воды. Есть он тоже начал сразу: червей и пресноводных улиток, креветок, новорожденных мышат, кусочки мяса и внутренностей, рыбу и лягушат. Но нрав его был и остался неукротимым: завидев руку, он подпрыгивал, отталкивался от днища и норовил цапнуть. Один раз он ухитрился меня укусить, когда я, разжав руку, опускал его в террариум, прямо в полете. Кайман был не так разговорчив, как Чикито, его лексикон ограничивался змеиным шипением и, только когда его брали за шею, он жалобно квакал, особенно если его еще и щекотали.

Наступала весна, и настало время отдавать Виконтессу. Так как Бакинский зоопарк тогда не располагал условиями, пригодными для содержания крокодилов, я предложил ее Ереванскому. В конце апреля за ней приехал сотрудник зоопарка, и снова Виконтесса готовилась к воздушному путешествию. Коробкой от игрушечного зайца уже было не обойтись; мы посадили ее в чемодан и поехали регистрировать билет на аэровокзал.

"Чемодан с собой нельзя, сдайте в багаж",– заявила нам женщина, ведающая регистрацией. "А если в нем что-то хрупкое, ну, к примеру, хрусталь?" – спросил я ее. "Откройте и покажите, тогда разрешу". Что же делать? Сдавать Виконтессу в багаж было невозможно, ведь в багажном отделении температура может упасть до минусовой. Решили играть в открытую. "Вот что я Вам скажу – у нас в чемодане живой крокодил".– "?!" Я объяснил, в чем дело. Сказал, что крокодилы не разносят человеческих заболеваний, что это подарок зоопарку, что он надежно упакован и т. д. Сотрудницы переглянулись. "Ведь нет инструкции, запрещающей перевозить крокодилов, не так ли?",– робко вставил ереванец. "Если хотите, можем его показать".– "Нет, не надо. А он не умрет по дороге, не задохнется?" – с тревогой за крокодила спросила женщина. Значит, лед был сломан. Я ей объяснил, что у крокодилов относительно пониженный обмен веществ и смерть от голода и удушья ему не грозит. "А он хорошо упакован, не вылезет?" – теперь уже с тревогой за пассажиров. Успокоили ее и на этот счет. "А то тут недавно у одного змеи расползлись, вот было дело! Ну ладно, берите чемодан с собой".

Так Виконтесса благополучно прибыла в Ереван. Изрядно подросший Чикито перекочевал в ванну, кайманчик занял его место. Хотя Чикито весил куда больше, чем Виконтесса, и выглядел значительно грузнее, он совершил из ванны несколько блистательных побегов, чего никогда не делала Виконтесса. Свои побеги он словно бы специально приурочивал к моему отсутствию, и ловить его приходилось моим домашним. По их рассказам, они накидывали на него плащ-палатку и только потом хватали за шею и хвост – очень уж устрашающе он скалил зубы.

Чикито, подрастая, становился все менее и менее болтливым. Я его измерял и дивился фантастическим темпам роста: за год он вырос на полметра. До этого я читал статью, где рассказывалось о выращивании того же вида крокодила в одном зарубежном зоопарке, и там говорилось о максимальном приросте в два сантиметра в месяц.

Кайман тоже очень быстро рос, хотя и не так, как Чикито: кайманы мельче, чем американские крокодилы. Но его темп роста все же превышал таковой у оставшегося в Ленинграде его братца, в феврале бывшего с ним одной длины.

Однажды кайман сам себя укоротил, и произошло это таким образом. При чистке он бросился наутек и полез под террариум с гюрзой, я схватил его за кончик хвоста, он резко тряхнул хвостом и обломил кончик. Лечил его известный всем бакинским собаководам и любителям животных физиолог Евгений Григорьевич Гаузер. У него самого дом был полон птиц и зверей, среди которых оказалось немало его бывших пациентов. Наши закавказские лисы и африканский фенек, забайкальский солонгой и перевязка с Апшерона, енот-полоскун и байбак, стервятник и южноамериканский попугай, сине-желтый ара, какаду с Молуккских островов и обыкновенный грач – всех не перечислить.

Евгений Григорьевич обработал ему рану и наложил повязку. Все это время, пока рана заживала, я держал каймана в сухом террариуме, увлажняя ему только голову и туловище. Почти через месяц я снял повязку. Рана зарубцевалась, и кайман вернулся в свою прежнюю обитель. Между тем, ванна уже не вмещала Чикито. К тому же его игры стали носить уж слишком крокодилий характер. Раз он схватил меня за руку, когда я чистил ванну, но, правда, тут же выпустил.

Безусловно, это была шутка, ибо, пожелай он стиснуть челюсти, то размозжил бы мне кисть. Как бы то ни было, в ванне он уже не помещался, и я подарил его Ленинградскому зоопарку.

Ленинградцы говорят, что он здорово обленился – лежит с разинутым ртом, ждет, пока ему туда что-нибудь бросят, да "еще чтобы челюсти захлопнули".

Когда я отправлял Чикито, тоже с нарочным, пришло письмо от моего друга из Чехословакии Вацлава Ланьки. Вацлав писал, что у него есть маленький, сорокасантиметровый, гребнистый крокодил (Crocodylus porosus), которого он хочет послать мне. Нужен ли он мне? Еще бы!

Крокодиленок выглядел худым и смирным, первое время я его дома кормил насильно, но уже через неделю он стал есть сам, а заняв отдельный террариум, и вовсе преобразился. Более возбудимой и агрессивной из моих питомцев была, пожалуй, только кобра. Стоило малышу (он остался безымянным) завидеть входящего на балкон человека, как он тут же бросался вперед, и, хотя при этом он каждый раз ударялся кончиком морды о стекло, этот рефлекс у него так и не угас.

Когда я рассказал заведующей террариумом Московского зоопарка, что раздобыл гребнистого крокодила, она заметила: "Ну и намучаетесь вы с ним, когда он вырастет!" Позже я прочел, что из всех существующих на Земле крокодилов этот наиболее агрессивный и наименее приручаемый. Что ж, всякая привязанность обязывает если не к мукам, то хотя бы к ответственности, а я не стыжусь в этом признаться: до сих пор неравнодушен к крокодилам.